акцизные чиновники, желая поспособствовать человеку, с которым рано или поздно могли иметь дело совсем другого рода, не слишком строго вели счет количества вина, отпускаемого губернатору, и он получал, не уплачивая ввозной пошлины, столько его, сколько хотел. Но губернатор не пользовался этой привилегией для удовлетворения нужд заключенных, а продавал свое право какому-либо торговцу вином за 2000 экю в год. В то время, к которому относится наш рассказ, губернатором Бастилии был де Бемо, которого все заключенные хвалили за доброту и обходительность. Он хотя и не тратил на содержание заключенных всей суммы, назначенной для этого, но все-таки при нем кормили заключенных и топили их помещения сносно; впоследствии же заключенные в Бастилии были почти нагие, страдали от голода и холода и не имели возможности хоть сколько-нибудь соблюдать чистоплотность. Де Бемо восхваляют за то, что, управляя Бастилией в течение сорока лет, он скопил только 600 тысяч ливров, да еще при таких благоприятных для наживы обстоятельствах, как дела отравителей и гугенотов.

В те времена, когда в Бастилии держали в заключении по 200 человек одновременно, считая в среднем на каждого заключенного по 10 ливров в день, губернатор получал на всех 2000 ливров. Полагая на содержание каждого заключенного по 20 су в день, на всех ежедневно выходило 200 ливров, а следовательно, губернатору оставалось 1800 ливров ежедневно, что составляло в год 657 тысяч ливров. Если принять это за истину, то действительно нельзя не согласиться, что де Бемо, управлявший Бастилией в течение сорока лет и в то время, когда рассматривались дела об отравителях и гугенотах, и за все это время скопивший 600 тысяч ливров, был один из лучших губернаторов. Таким и считали его все заключенные при нем в Бастилию.

Дела гугенотов

После уничтожения Нантского эдикта (1685) во Франции наступили мрачные времена. Париж, Руан, Нант, Марсель и Бордо утопали в слезах и крови. Бастилия заполнялась заключенными, и это один из самых мрачных периодов ее существования. В ней подвергали пыткам молодых девушек и даже детей. Ужас и безумие, грязные страсти и кровожадные стремления царствовали в этом вертепе, переполненном невинными существами. При заключении в Бастилию начиналось с того, что человека обыскивали и отбирали все его бумаги, большую часть которых немедленно сжигали, чтобы никто не узнал ни его имени, ни той причины, по которой он подвергся заключению. Через неделю после этого, если предполагали, что тюремное заключение произвело свое действие, протестанту предлагали перейти в католичество. Для этой цели к нему посылали исповедников и офицеров, служивших при Бастилии. Все эти лица, чтобы склонить его к отречению, прибегали то к обещаниям, то к угрозам. Если этот маневр не удавался, прибегали к другим средствам, а именно: начинали давать ему пищу в меньшем количестве и худшего качества, и заканчивалось все таким количеством пищи, которого хватало только для того, чтобы продлить жизнь заключенного, считая голод одним из самых действительных средств к обращению.

Дело де Ренневилля  

Некто де Ренневилль, сообщивший сведения об участи некоторых заключенных, просидел в Бастилии одиннадцать лет. Рассказанный нами случай относится к первым годам его пребывания в Бастилии, в которую он был заключен за измену интересам Франции, когда де Шамилляр дал ему поручение к одному иностранному двору. По его делу никогда не было ни суда, ни следствия, и он сам не знал, за что оказался в заключении. Он пересидел поочередно во всех тюрьмах Бастилии. Наконец за какой-то протест его отправили в одно из подземных помещений, в котором, как и во всех подобных тюрьмах, света не было, а воздух был сырой и зловонный. Нечистота в этой тюрьме была такая ужасная, что ноги Ренневилля были в грязи, а крысы и жабы скакали вокруг него. Наконец де Ренневилль заболел, вследствие чего, почти умирающим, был переведен в другое помещение. Вместе с ним находились в том же помещении Иоанн Кардель и еще двое других узников. Кардель был гугенот, что и послужило поводом к его заключению. Кардель отличался необыкновенной добротой и покорностью судьбе. Он стал ухаживать за Ренневиллем самым нежным образом. Ренневилль разговорился с ним, и Кардель рассказал о себе и о страданиях, которые ему пришлось переносить.

Он находился в тюрьме уже девятнадцать лет. Узнав об этом, Ренневилль сказал: «Если бы я пробыл в тюрьме девятнадцать лет, то убил бы кого-нибудь, чтобы и меня убили, и этим способом освободился». Кардель возразил: «Вы переносили бы, как и я, и заключение в подземелье, и голод, и побои». При этом он рассказал, что однажды в Венсенском замке[58] он был наказан тридцатью ударами плетью, когда заявил, что не отречется от своей веры. «В Бастилии, – продолжал Кардель, – при мне в 1697 г. умер господин де Бемо, который был отцом заключенных, потом Бастилией в течение года управлял господин де Жонка, а после прибыл господин де Сен-Марс с островов Святой Маргариты и привез с собой одного заключенного, в сто раз более несчастного, чем я». – «Возможно ли?» – возразил Ренневилль.

Кардель продолжал: «У этого человека была на лице черная маска, и он не смел ни с кем разговаривать под страхом смертной казни. С ним обходились с почтением, но вместе с тем следили за его агонией, которая была мучительна и весьма продолжительна. Это была какая-то важная особа, осужденная королем Людовиком XIV, имя которой тщательно скрывали. Когда я находился в башне Бертодьера, в ужасном помещении, в котором в летнее время солнце так жгло, что расплавляло свинец, зимой же снег проникал сквозь решетку и замерзал на потолке в виде ледяной коры, этот пленник был в помещении, расположенном под моим. Я часто слышал его вздохи и стоны, но за мной наблюдали так же строго, как и за ним, и майор Росарж, который мне покровительствовал тогда, сказал однажды: „Если вы когда-нибудь войдете в сношение с заключенными в помещениях по соседству с вами, – а впоследствии я узнал, что там был только один человек, – хотя бы только в разговоре, то будете казнены в тот же самый день, как об этом узнают“. С тех пор я и другие заключенные, содержавшиеся в той башне, лишены были прогулок по саду, по той причине, что, проходя по лестнице, мы могли бы кое-что узнать. Несчастный, по всей вероятности, умер около 19 ноября 1703 г., потому что я слышал в его комнате ужасный шум: что-то пилили, вбивали гвозди в доски, выламывали в комнате