- Все хорошо, потерпи еще чуть-чуть, врачи скоро приедут.

Малиновская закрыла глаза, из последних сил прижимая руку к животу.

- Я не хочу… не хочу ее терять, - прошептала она, и по ее щекам покатились слезы.

Она говорила о своей нерожденной дочери.

- Ты ее не потеряешь, - уверенно ответила я, продолжая гладить ее по волосам. – Что за глупости?

- Может быть, ее на лавочку перенести? – появились откуда-то молодые ребята.

- Нет, ее нельзя трогать, - покачала я головой. – Лика! Лика, ты меня слышишь? Не отключайся! Скорая едет!

Я разговаривала с Малиновской, которая почти перестала что-либо слышать – так страшно и больно ей было. Однако это продолжалось недолго – к нам быстро приехала карета «скорой помощи», и к бывшей однокласснице бросились врачи. Ее оперативно осмотрели и приняли решение экстренно везти в больницу.

- Что с ней? – спросила я женщину-врача, которая что-то спешно записывала. Та только головой покачала, давая понять, что все плохо, но прямо отвечать не стала. Лишь сказала:

- Угроза прерывания беременности.

И добавила, куда они повезут Лику.

С помощью тех самых ребят Малиновскую аккуратно переложили на носилки и понесли к машине. Она вдруг пришла в себя и, глядя на меня затуманенным взглядом, выговорила:

- Спасибо… что не прошла… мимо…

После чего снова закрыла глаза.

Ее погрузили в скорую. Полминуты – и та вклинилась в плотное движение, включив сирену.

О том, что здесь было плохо человеку напоминало лишь небольшое пятно крови на асфальте.

Я в изнеможении опустилась на лавочку рядом. Один из парней дал мне воды, и я с благодарностью ее приняла.

- Ты в порядке? – спросил он с сочувствием.

- Да, - кивнула я.

- Слушай, понимаю, что сейчас не время, но, может быть, телефонами обменяемся? – улыбнулся парень.

- Прости, но я сейчас не в настроении, - вздохнула я.

- Понимаю, - кивнул он с сожалением и исчез.

Мне все еще сложно было переварить произошедшее. Я только что помогла той, которая три года назад хотела меня сломать. Как же все-таки иронична жизнь. Порою нам нужно совершать вещи, которые раньше казались нам просто невероятными.

Разве могла я пройти мимо человека, чья жизнь находилась в опасности? И не одна жизнь, а целых две.

Нет, не могла.

В любой ситуации нужно оставаться человеком.

Помогать – это не слабость.

Помогать – это смелость.

Я вдруг поняла это так отчетливо, что показалось даже, что обострилось зрение, и я стала лучше видеть дома и людей, которые все так же проходили мимо.

А еще… Еще мне вдруг стало легче.

Не от того, что Лика Малиновская пострадала. Вовсе нет. А от того, что монстр, который носил маску с ее лицом все эти три года, вдруг развеялся.

Малиновская была для меня не обычной девушкой, такой же, как остальные. Она была для меня олицетворением зла, которое мне причиняли.

А теперь я вдруг поняла – она такая же, как и все.

Такая же, как и я.

Никакой не монстр, а человек.

И мне… Мне стало жалко ее до ужаса. До терпких слез в глазах. До мелкой дрожи в плечах.

Наверное, поэтому и появился страх, который, как мне казалось, я разучилась испытывать. И боль – не та, которая выедает душу. А светлая боль.

Пусть с Малиновской и ее дочерью все будет хорошо. Не хочу, чтобы кто-то из них пострадал.

Я смотрела вперед, на яркое голубое небо, не понимая, отчего на глазах слезы – от солнца или от этого странного чувства внутри.

И впервые за долгое время не чувствовала себя пустой.

Придя в себя, я поспешила к кафе, на ходу проверяя поставленный на беззвучный режим телефон. Леха уже ждал меня и не понимал, почему я не отвечаю на его звонки.

Он сидел за столиком у окна, которое выходило на другую сторону улицы, поэтому ничего не видел. Выглядел Леха классно – явно занимался в качалке, и чуть больше отрастил волосы, чем в школе.

Глядя на него, я вдруг подумала, что раньше он казался мне обычным парнем, из тех, которые «на спорте». А сейчас я заметила, как он хорош собой. Мужественный, с прямой спиной, широким разворотом плеч. Черты лица не плавные, а, напротив, довольно резкие. Линия скул, подбородка и челюсти четкие, а в глазах читается решительность.

Нет, он не нравился мне, как мужчина. Я просто представляла рядом с ним Дилару и думала, что они подходят друг другу.

Леха был порядком сердит, решив, что я опаздываю нарочно - чтобы его проучить. Однако стоило мне рассказать, почему я опоздала, как его лицо изменилось.

- Серьезно? Малиновской стало плохо? Офигеть! Что с ней? – спросил Леха с непониманием.

- Не знаю, врачи не сказали. Увезли ее в больницу, наверное, кесарево делать будут, - ответила я, сидя напротив него за столиком, на котором стояли чашки с кофе. Больше мы ничего пока не заказывали.

-  Жестко. А я ведь знал от пацанов из школьного чата, что она беременная. От Власова вроде. Но Власов то в Москве, то не в Москве. То с ней, то не с ней. Набирает популярность в Тик-токе. – На лице Лехи появилась ухмылка. – Снимает типа смешные видосики.

- Забавно. Он еще в школе мечтал об этом, - усмехнулась я.

- Зря вы мне тогда не сказали, - нахмурился вдруг Леха.

- О чем?

- О том, что Власов, Малина и их компашка решила вас поймать. Мы бы с Валом вас в обиду не дали. Я ведь уже потом узнал обо всем. Через несколько дней. Злой был, просто жесть, как. Пытался дозвониться до Дилары, она меня в чс кинула.

- Поэтому ты звонил мне, - вспомнила я. – И ругался.

Леха действительно звонил – на тот момент я уже была у бабушки. И злой был как собака. Боже, как давно это было…

- Не знаю, почему мы не позвонили тебе, - улыбнулась я. – Дилара не хотела тебя видеть. А я… Я решила, что сама справлюсь.

- Глупые… Так, Полина, что ты хотела? – нахмурил широкие брови Леха. - Зачем позвала меня?

- Хотела лично сказать тебе одну вещь.

- Какую?

Я внимательно посмотрела на него и скрестила пальцы перед лицом.

- Не пиши Диларе, если ты не собираешься общаться с ней дальше. Не пиши ей просто так, потому что мы, девочки, может даже из одного сообщения сделать совершенно не те выводы. Не пиши ей, если тебе просто стало скучно, или ты вдруг подумал, что можешь потусоваться с ней пару дней.

- Это приказ? – ухмыльнулся Леха, но без злости. Он смотрел на меня с интересом, и в его темных глазах крылось что-то странное. Растерянность? Непонимание? Отголоски обиды и боли? Я не знала.