Время. Одно целое. Но ведь время никуда не делось, а целого не возникло. Бхавани спал отдельно от нее; что виделось ему в этом сне: войны и пушки, завистливый брат, сын, которого он хочет родить? И какие кошмары, какие желания не дают спать фиранги, особенно этому Мадеку, у которого такие светлые глаза и такое подозрительное оружие — пистолет? Имеют ли чужестранцы, прибывшие из-за нечистых вод, такое же право на ту частицу абсолютного, которую дарует блаженство?

Ей вдруг стало не по себе, захотелось погрузиться в полумрак храма Кришны, в аромат возжигаемых благовоний, в ритуал подношения цветов, в молитву.

Она смотрела на спящего раджу. Время от времени он вздрагивал: если бы эти движения совпадали с катаклизмами в этом мире, можно было бы сказать, что это Вишну вздрагивает во сне. Что толку думать теперь о Годхе, если фиранги уже пришли и нарушили его спокойствие? Вчерашнее предзнаменование в образе тигра, например… Как назвать это вздрагивание, этот трепет жизни? Время раздоров, время поиска горизонтов, время ожидания и тайной враждебности. Ушли в прошлое ритмы зимы, муссона, караванов и дождей; потому что явился фиранги Мадек со своими товарищами и посеял смятение.

Правда, в нем тоже есть искра любви. Но эта лихорадочность, эта беспрерывная подвижность, это неумение тихо дышать, это беспокойство, передающееся людям и предметам… Фиранги, чужестранец, новый человек. Этот человек думает только о завтрашнем дне, а не о настоящем мгновении.

«О Кундалини, змея Вечности, твоя кожа потрескалась и сморщилась, а я, Сарасвати, я попала в разлом времен».

Бхавани вздрогнул. Это его раны. Она поправила сползшее покрывало. Ветер принес в бассейн маленький голубой цветок, увядающий в лучах восходящего солнца. Он несколько секунд продержался на поверхности, а потом затерялся в водопаде. Мгновение ушло и больше никогда не вернется. Как и вчерашние мгновения: блаженство вдвоем с раджей и та минута, когда она необдуманно сказала фиранги Мадеку: «Во имя любви».

Тут она поняла, какую безумную ставку сделал Бхавани и почему он одобрил ее действия, когда она заставила Мадека принять бриллиант. Раджа хотел войти в новый мир чужестранцев, в мир, ориентированный на будущее; но при этом он сохранил часть непреходящего, которое унаследовал от предков, уважение к закону Индии, к дхарме, и ее он должен передать своим бесчисленным сыновьям. Дхарма: стало быть, у нее будет сын, если этого пожелают боги. И вечное колесо космического закона будет по-прежнему вращаться; но теперь здесь, в этом мире, будет действовать и другая сила, зов которой она прочла в глазах фиранги. Они, казалось, хотели сказать: «Разве не пьянит желание изменить в этом мире хотя бы какую-то малость?»

Но как же все-таки тяжело в это утро быть женщиной, ощущать силу порядка вещей и их бесконечного круговращения и при этом знать, — хотя, возможно, лишь могущественные имеют право на это знание, — знать, что теперь придется считаться с новым миром и со всеобщностью необратимого. Когда раджа проснулся, она подарила ему первый поцелуй в губы, думая о другом. Она испытала радость от мысли о том, что теперь придется, наверное, жить вместе с фиранги, которых она так боялась в былые времена, когда бушевал муссон, а ей было шестнадцать лет.

Они почти сразу же отправились в Годх. На обратном пути сделали остановку во дворце на озере.

— Когда мы будем в Годхе? — спросил Мадек Дивана.

— Каль, Мадек-джи, каль, — ответил тот натужным голосом.

Опять неопределенность: то ли завтра, то ли через два дня, или на той неделе, а может быть, и никогда. Никто из французов не возражал. Они были готовы весь день отдыхать и потягивать цветочные и сахарные настойки. Только Мадек не находил себе места.

Астролог прибыл на следующее утро. В сопровождении двух стражников он вошел в комнату фиранги медленным церемониальным шагом. Остолбеневший Мадек выронил из рук бутылку настойки. Сейчас что-то произойдет.

— Намасте!

— Намасте.

Этот приветственный жест уже был знаком французам. Мадек предложил брахману разбросанные по полу подушки.

— Благодарю, я не стану садиться. То, что я должен вам сказать, не требует многих слов. — Маленький худощавый брахман казался почти бестелесным. — Мадек-джи, раджа делает вам новое предложение. Согласитесь ли вы остаться в Годхе на время, необходимое для того, чтобы создать здесь такую же армию, как у фиранги? Нужно не только набрать армию, но и командовать людьми, многому их научить. Раджа хорошо заплатит за это.

Мадек перевел. Было ясно, что они согласятся. Ничего другого брахман и не ожидал. Боженька покраснел от удовольствия, с лица Визажа исчезло скептическое выражение, Мартин-Лев ликовал.

— Скажи ему, что я не могу дать ответ сразу.

Ожидание было обязательным ритуалом при любых переговорах: брахман ничуть не удивился, когда Мадек повторил эту фразу на хинди.

— Поторопитесь, — все же посоветовал астролог. — Раджа нетерпелив. Сегодня вечером на озере будет праздник. Он ожидает ответа через час.

Он поклонился и вышел из комнаты.

— Наконец! Наконец! — вскричал Мартин-Лев. — Я же вам говорил…

Мадек подошел к окну. Он долго смотрел на спокойную гладь озера. Наступала весна. Было уже почти жарко. Скоро земля иссохнет до такой степени, что начнет трескаться, и вплоть до муссона вокруг будет царить адское пекло. Адское, да, адское: оно уже жгло его изнутри. Он не может здесь остаться. Как им объяснить? Они подумают, что он бросает их из-за того, что получил бриллиант.

— Мадек, теперь ты видишь, что я был прав?

— Мартин-Лев, я здесь не останусь. Я хочу отдать радже его бриллиант и вернуться в Пондишери.

Визаж вышел из состояния засахаренного оцепенения.

— Да ты дурак, дурак, совершенно ненормальный!

— Оставьте меня в покое. Это место не для меня. Я хочу вернуться на юг, во французскую армию. Тем более что мы так и решили. Я уеду раньше вас, только и всего.

— Один? А твои люди, которые только сейчас начали приходить в себя? Ты свихнулся. Почему тебе вдруг так не терпится?

— Оставьте меня в покое. Я все равно не останусь.

— Он свободен, Визаж, как любой из нас, — сказал Мартин-Лев. — Придется теперь и нам учить язык индийцев.

Через час брахман вернулся. Сообщая ему о решении своих товарищей, Мадек замешкался, не зная, как сказать о своем. Но астролог опередил его:

— А ты? Ты уезжаешь?

Мадек остолбенел. Как он догадался?

— Я… Я прошу разрешения раджи отбыть на юг вместе с моими людьми. Пусть он возьмет назад бриллиант, который мне подарил, — я его недостоин.

— Мадек-джи, ты все объяснишь ему сам сегодня вечером, после праздника.

Невозмутимый брахман поклонился и отправился в покои раджи.

* * *

На озере осталось только несколько ярко освещенных лодок. Кое-где свет факелов вырывал из темноты брошенные в воду гирлянды цветов.