Я раскланялся, и леди Памела начала было причитать, но доктор Сингх сказал, что они с супругой будут рады видеть нас с профессором Перчатниковым сегодня вечером на скромном дружеском ужине.

Уходя, я думал лишь об одном: как может выглядеть скромный товарищеский ужин в исполнении миллиардера…

Вернувшись в свой номер, я первым делом издал указ о прекращении действия полусухого закона на вверенной мне территории и начислил себе малую толику.

Я уже не страшился леди Памелы, и готов был разделить ее общество где угодно: в лесу, в темном переулке, в ванне, за ванной, под ванной… Она чем-то неуловимо напоминала мне Лидию тридцатилетней давности – не внешне, не душевным своим настроем и уж тем паче не манерами, а какой-то страстной изысканностью. Конечно, я не дошел до того, чтобы вообразительно заменить Лидию на леди Памелу где-нибудь в номере пана Гжегоша или на лавочке за баром Пламена, но, каюсь, попытки такие были, и тут уж я скромный победил себя распутного.

Напряжение, которое я испытывал в ожидании встречи, сделало свое дело: я прилег отдохнуть перед ужином в компании миллиардера и незаметно для себя заснул. Разбудил меня стуком в дверь Антип.

– Уже надо собираться? – спросил я, еще толком не проснувшись.

– Нет, не надо, – ответил Антип, забирая халат. – Профессор Перчатников аннулировал ваше приглашение, так как вы своими речами возбуждающе подействовали наледи Памелу.

– Это как? – не понял я, мигом стряхнув с себя остатки сна.

– Не знаю, – пожал плечами Антип. – Мои речи женщин не возбуждают, да и вообще… Поэтому не знаю.

– Так, может, ей этого возбуждения и не хватает! – предположил я, сам входя в раж. – Что-то я плохо вижу доктора Сингха в качестве возбуждающего средства. И потом – как определили, что именно я плохо подействовал на нее?

– Так она после вашего ухода только о вас и говорила, – ответил, зевая, Антип. – Она вам понравилась, Тимофей Бенедиктович?

– Да, – сказал я, чувствуя, что краснею.

– И вы бы с ней… ну, если бы представилась такая возможность?

– Непременно я бы с ней н у, если бы представилась такая возможность, – раздраженно произнес я.

– Вот потому вас и отцепили, – резюмировал Антип-аналитик. – А ничего, что она… как бы это сказать?

– И я не знаю, как это сказать. Идите, Антип Илларионович, с миром. Ваши речи на меня действуют возбуждающе: я, того гляди, кусаться начну.

– Да все у вас будет хорошо, – сказал он равнодушно. – П р и б у д е т Агнешка, и вы сами себя не узнаете. Вон доктор Сингх весь как на шарнирах.

И пошел к двери, качая головой.

Вот гусь, подумал я, брякнул себе про Агнешку – и ходу. Даже сейчас, после встречи с леди Памелой, вызволенной из п у с т о т ы, я не представлял себе, как это Аги войдет однажды и скажет: «А ведь ты теперь настоящий старичок, Тим», и погладит меня своей мягкой ладошкой по голове…

* * *

…Вечером на пяти автобусах нас доставили во Дворец спорта. Мы сидели наверху: пан Гжегош и я – по краям, а Лидия и Агнешка – посередке.

Курдюжный, узнав, что я буду с поляками, проявил несвойственную ему прозорливость и подмигнул мне, сказав, мол, это неплохо на случай поражения… Я не стал его разубеждать в глупости такого прогноза – наши на две головы были сильнее остальных.

С моей стороны сидела Лидия. Она была в том самом платье, в котором походила на студентку. Я потихоньку вставил руку между краем ее бедра и скамейкой, и моя краля одарила меня таким безумным взглядом, что я срочно приказал своей руке приостановиться и сделать привал. Через какое-то время я вновь попробовал пошевелить пальцами, чтобы проверить реакцию подопытной, и та, шумно вздохнув, слегка приподнялась.

Наши взяли с места в карьер, нанося удары слева и справа. Особенно глумился над соперником огромный чернявый парень по фамилии Чулак, который умудрялся вколачивать мячи перпендикулярно полу. В то время, как он занимался государственным делом, я тихо, на манер шпиона, шевелил пальцами, будто подавал тайный сигнал, который вскоре был принят моей подельницей: она, прикрыв глаза, стала размеренно покачиваться..

Что и говорить – волейбол был классный! Все орали, вскакивали с мест, хватались руками за голову, а я, к сожалению, не мог составить им компанию, потому что свободной у меня была только одна рука.

Ближе к окончанию игры, когда в очередной раз был сотрясен пол на половине поляков, Агнешка, перегнувшись за спиной у Лидии, стукнула меня кулачком по спине и сказала противно: «Уф!»

Вечер продолжился в номере у пана Гжегоша, куда он пригласил нас после возвращения. Я оглядывал гостиную – и не узнавал ее, хотя был здесь совсем недавно. Впрочем, кое-что из уже виденного мною я все же приметил: это была батарея бутылок шампанского с белыми этикетками, которая понесла некоторые потери, в том числе и благодаря моим скромным усилиям.

В качестве компенсации за всяческий урон польской стороне, я произнес речь, сказав о том, что восхищен и удивлен тем, как сравнительно небольшой Польше в такие трудные времена удалось собрать столь талантливые сборные по волейболу и футболу, и что на следующий год на чемпионате мира в Испании польские футболисты в главе с блистательным Бонеком заставят нас хвататься за голову (к слову, так оно и произошло, но лично я ни за что не хватался, хотя обе руки у меня были, кажется, свободны).

Речь имела успех. Пан Гжегош пожал мне руку, совсем забыв, чем закончилось подобное рукопожатие в прошлый раз, а девушки приложились с двух сторон, и я окончательно уверился в мудрости царя Соломона, который первый сообразил, что две девушки под боком всегда лучше, чем одна.

Лидия, хотя и не проносила мимо рта фужер с шампанским, была напряжена и на меня старалась не смотреть. Мне хотелось просто обнять ее и приласкать, как маленькую девочку, которую обидели злые взрослые, но сделать это не представлялось возможным. И тут нежданно на помощь пришла Агнешка. Наглотавшись искристых пузырьков, он возжелала танцевать, и мы все отправились к Пламену.

Первые два танца со мной пигалица абонировала за собой.

– Ч т о, с т а р и ч о к, – сказала она игриво, – завтра у нас будет два свободных номера! Ты рад?

– Конечно, – ответил я. – Можно будет приглашать кого хочешь хоть днем, хоть ночью.

– Очень умно, – усмехнулась она. – Если ты кого-то пригласишь, то я скажу Гжегошу, что ты хотел меня изнасиловать.

– И что же, – поинтересовался я, – неужели у меня ничего не получилось? Какой же дурак в это поверит? Я тебе уже говорил, что не люблю девственниц. Вот перейдешь в категорию нормальных теток, тогда можешь записываться на прием.

Судя по тому, как она задергала губами, ей хотелось сказать в ответ что-то этакое, но ничего путного не пришло на ум, и она просто ущипнула меня, невинно глядя мне в глаза.

Все то время, что мы танцевали, пан Гжегош о чем-то оживленно беседовал с Лидией, держа ее за руку. Видимо, они обсуждали план совместных действий в Гданьске, и пан Гжегош, у которого там была жена и двое детей-подростков, инструктировал свою помощницу на всякие непредвиденные случаи. Глядя на его масляные глазенки, ложиться в супружескую постель он не собирался, и все выпытывал, похоже, у Лидии, какие у него есть шансы на то, чтобы помочь ей расстегнуть «молнию» на платье цвета топленого молока. Реакция Лидии меня обнадеживала: она довольно убедительно изображала приступ мигрени и лишь изредка удостаивала своего сексуально озабоченного собеседника либо кивком, либо коротким предложением.