Проходя вдоль третьей шеренги, Химнет внезапно остановился. Он нахмурился, сложил руки за спиной и не спеша повернулся к Перегрифу.

– Ты это заметил?

Генерал внутренне напрягся.

– Что именно, господин?

Химнет кивком указал на строй.

– Шестой всадник с конца.

Перегриф сузил глаза. Ему очень хотелось сказать, что он ничего особенного не заметил в бойце, но генерал сказал правду:

– Да, господин, теперь вижу.

– Как, по-твоему, мы должны теперь поступить?

Послышалось мерное металлическое звяканье – волшебник начал постукивать по броне пальцами.

– Уверен, мой господин найдет верное решение.

Кивок.

– Не люблю сразу принимать крайние меры. Давай-ка дадим ему минуту-другую, пусть приведет себя в порядок.

– Да, господин.

Они пошли дальше. Генерал ничем не выдал своих чувств, но про себя он молился за душу несчастного солдата.

Однако тот никак не мог взять себя в руки. Чем ближе подходили Химнет и Перегриф, тем сильнее он трясся. Правитель Эль-Ларимара остановился перед ним и смерил его грозным взглядом. Солдат задрожал еще больше и уставился себе под ноги.

И вдруг уронил копье.

Не зная, как теперь быть – то ли спешиться и подобрать его, то ли сбежать, – гвардеец замер, как кролик. Химнет опустил голову и долго созерцал лежавшее на плацу копье. Эромакади, почуяв возможную поживу, закружились возле копья.

Наконец Химнет поднял голову.

– Боюсь, такой бесхребетный солдат недостоин быть в рядах гвардии. Если даже на смотре ты не в силах удержать оружие, что же ты будешь делать в сражении? Бросишь его и пустишься наутек?

– Никак нет, господин! – заикаясь, ответил гвардеец. – Мне… Я сегодня просто волнуюсь. Это мой третий смотр и первый, на котором вы высочайше соизволили присутствовать.

Он чуть опустил голову и рискнул встретиться взглядом с глазами Одержимого.

– Умоляю вас, господин! У меня жена и ребенок!.. Дайте еще возможность… Я буду верно служить вам!! Моя жизнь в ваших руках…

– Да, да… Ты это уже говорил, когда давал присягу. Я помню об этом.

Химнет сделал пренебрежительный жест. Остальные даже не смотрели на своего несчастного товарища, все они застыли в седлах и никто не повернул головы.

– Как я могу положиться на человека, который на смотре трясется от страха так, что роняет копье?! Я мог бы дать тебе возможность исправиться, но что, если потом ты попросишь еще одну, и еще?

– Прошу вас, господин…

– И какой пример ты подашь своим боевым товарищам? Я не вижу среди них никого, кто в случае ошибки упрашивал бы меня дать им возможность исправиться. Может, это потому, что они никогда не допускают ошибок? А не допускают они их потому, что им известно: я не имею права позволить моим гвардейцам меня подводить.

Он отвернулся и долго глядел на океан.

– Знаешь ли ты, – неожиданно доверительным тоном продолжал правитель, – сколько в Эль-Ларимаре тех, кто готов пожертвовать всем, лишь бы увидеть мою смерть?

Перегриф хотел услышать обязательные возражения, но Химнет отмахнулся:

– Да-да, это правда. Почему-то меня любят не все. Я с этим мирюсь, ибо должен. В небольшой степени разногласия необходимы, это позволяет людям выпускать пар и сохранять иллюзию, что они пользуются большей свободой, чем на самом деле. – Он со вздохом повернулся к взмокшему от пота гвардейцу. – Но от тех, кто мне служит, я обязан требовать безупречного исполнения своих обязанностей, как требую того же от себя самого. Особенно это относится к моей личной гвардии, в ее рядах нет места тем, кто не властен над собственным телом…

Он сжал кулак, поднял руку и резко раскрыл ладонь. Солдат сдавленно вскрикнул, затем дал коню шпоры и стремительно поскакал прочь от плаца.

А над ладонью Химнета всплыл и закружился зеленый шар с черными прожилками. Он светился изнутри мертвенным светом. На поверхности его то и дело появлялись и тут же исчезали облачка мути.

Перегриф сжал губы и отвел глаза. Эромакади кружились у ног хозяина в радостной пляске.

Подчеркнуто небрежно Химнет махнул рукой вслед дезертиру. Тот тем временем уже миновал ворота и гнал коня по дороге, ведущей к городу, нещадно нахлестывая его плетью.

Химнет нахмурился. Единственное, с чем он не мог смириться, – это с беспричинной жестокостью по отношению к животным. Особенно к тем, которые порой служили ему лучше, чем люди.

Оставляя за собой длинный хвост, шар метнулся к воротам и помчался вдогонку беглецу. Химнет повернулся к генералу:

– Пойдем, Перегриф. Надо закончить смотр…

Они вновь двинулись вдоль строя. Из-за внешней стены донесся далекий, полный безысходности вопль. В этом крике не было страха перед смертью; зато ясно был слышен ужас перед изысканным наказанием и судьбой, на которую Химнет обрек виновного.

Властитель остановился перед последним гвардейцем в шеренге.

– Хорошо служишь, солдат.

– Благодарю, мой господин.

– О том, что здесь случилось, не думай. А кто хорошо служит мне, будет вознагражден. А кто плохо… Почему бы тебе и твоему соседу не съездить и не привезти сюда своего незадачливого товарища?

Повинуясь движению его руки, два всадника развернули коней и галопом помчались к воротам крепости. Перегриф был озадачен.

– Господин, разве он не умер?

– Разумеется, нет. Какого же ты мнения обо мне, Перегриф! Солдат понес наказание, и, несомненно, будет исключен из гвардии. Но я никогда не предам смерти человека, которому по природе своей не дано соответствовать нужным требованиям. Кроме того, у него жена и ребенок. Они не совершили ничего дурного, и я не вправе лишать их его. Правда, вид у него теперь не совсем привлекательный, но ничего не поделаешь.

Химнет вышел на середину плаца, встал перед шеренгами и некоторое время молча разглядывал солдат сквозь прорезь в шлеме. Потом он провозгласил:

– Все ваши соотечественники, весь Эль-Ларимар верят в вас! Я горжусь вами, и когда наступит день испытаний, без страха доверю вам свою жизнь. Я думаю, это высшая честь! Поздравляю вас!..

Он отсалютовал рукой в железной перчатке.

Гвардейцы дружно вскинули копья, и смотр был окончен.

Когда Химнет с генералом, сопровождаемые безмолвными эромакади, поднимались в замок, в крепость вернулись солдаты, которых властитель послал за виновным. Они вели в поводу коня; через седло было переброшено безвольное тело. Руки и ноги несчастного подергивались, и казалось, что его члены больше не соединены между собой. Наказанный уже не кричал, а только жалобно всхлипывал. И эти всхлипы повергали в ужас тех, кто их слышал.