Было бы жестоко отказать ему в утешении, которого он так жаждал. К тому же его страстная вера в лучший исход едва ли не обнадежила саму Маргарет.

— Я и правда думаю, что ей стало лучше с прошлой ночи, — ответила она. — И глаза блестят, и лицо прояснилось.

— Да благословит тебя Бог, — с чувством произнес ее отец. — Но это правда? Вчерашний день был таким душным, неудивительно, любой мог почувствовать себя больным. Это был самый неудачный день для визита доктора Дональдсона.

Затем он ушел заниматься своими ежедневными обязанностями; теперь к ним добавилась подготовка к лекциям, которые он обещал прочитать рабочим в соседнем лектории. Он выбрал темой лекции церковную архитектуру, в большей мере сообразуясь со своим собственным вкусом и знаниями, чем с местными особенностями или пожеланиями своих слушателей. Лекторий, обремененный долгами, был только рад получить бесплатный курс лекций от такого образованного и культурного человека, как мистер Хейл, и предоставил выбор темы ему самому.

— Ну, мама, — спросил мистер Торнтон тем же вечером, — кто принял твое приглашение на двадцать первое?

— Фанни, где записки? Сликсоны приняли, Коллингбруксы приняли, Стивенсы приняли, Брауны отказались. Хейлы — придут отец и дочь, мать слишком больна; Макферсоны придут, и мистер Хорсфолл, и мистер Янг. Я подумала — может, пригласить Портеров, если Брауны не могут прийти?

— Очень хорошо. Ты знаешь, я действительно боюсь, что миссис Хейл не совсем здорова, судя по тому, что сказал доктор Дональдсон.

— Странно, что они приняли приглашение, если она очень больна, — сказала Фанни.

— Я не сказал «очень больна», — ответил брат довольно резко. — Я только сказал «не совсем здорова». Они могут даже не знать этого.

Затем он вспомнил, как доктор Дональдсон рассказал ему, что Маргарет, во всяком случае, должна знать правду о состоянии здоровья матери.

— Очень возможно, что они знают о том, что ты сказал вчера, Джон, то есть о возможности быть представленными таким людям, как Стивенсы и Коллингбруксы. Большое преимущество для них, я имею в виду мистера Хейла.

— Я уверен, они об этом не думали. Нет! Только не они.

— Джон! — сказала Фанни с нервным смешком. — Как мы можем верить тебе, когда ты говоришь, что понимаешь этих Хейлов, если ты никогда не позволишь, чтобы мы что-то о них узнали? Они и в самом деле так отличаются от большинства людей, с которыми мы знакомы?

Она не хотела рассердить его, но если бы намеревалась сделать это, то не могла бы придумать ничего лучше. Он негодовал про себя, не удостаивая ее ответом.

— Они не кажутся мне необыкновенными, — сказала миссис Торнтон. — Он, вероятно, вполне достойный человек, хотя и не понимает в торговле — возможно, из-за того, что сначала был священником, а теперь служит учителем. Она — настоящая леди, хоть и больна, а что касается девушки, она — единственная, кто озадачивает меня. Правда, я не особенно о ней и думала. По-моему, она держится чересчур высокомерно, и я не могу понять почему. Может, она считает, что слишком хороша для нас? К тому же они небогаты и никогда таковыми не были, судя по тому, что я слышала.

— И она не слишком образованна, мама. Она не умеет играть.

— Продолжай, Фанни. Чего еще ей недостает согласно твоим стандартам?

— Ну-ну, Джон! — сказала мать. — Фанни не имела в виду ничего плохого. Я сама слышала, как мисс Хейл сказала, что не умеет играть. Если бы ты не заставлял нас, мы, возможно, полюбили бы ее и увидели ее достоинства.

— Я уверена, что никогда не полюблю ее! — пробормотала Фанни, чувствуя поддержку матери.

Мистер Торнтон услышал ее слова, но предпочел не отвечать. Он прошелся туда-сюда по гостиной, ожидая, когда мать прикажет зажечь свечи, — тогда он сможет заняться работой, читать или писать, и таким образом поставить точку в разговоре. Он никогда не вмешивался в установленный домашний порядок, за которым, как и в прежние времена, следила миссис Торнтон.

— Мама, — сказал он, остановившись, — я бы хотел, чтобы ты полюбила мисс Хейл.

— Почему? — спросила она, пугаясь его серьезного, но все же мягкого тона. — Ты же не думаешь жениться на ней — на девушке без гроша?

— Она никогда не полюбит меня, — сказал он, усмехнувшись.

— Уверена, что не полюбит, — ответила мать. — Она рассмеялась мне в лицо, когда я поблагодарила ее за добрые слова мистера Белла, которые она передала мне. Мне понравилась ее искренность, и это уверило меня в том, что у нее нет намерений в отношении тебя. В следующую минуту она рассердила меня, предположив… Ну, не беспокойся! Ты прав, когда говоришь, что она слишком хорошего мнения о себе, чтобы думать о тебе. Предерзкая девчонка! Хотела бы я знать, где она найдет кого-нибудь лучше!

Если эти слова ранили сына, то полумрак помог ему скрыть эмоции. Он подошел к матери и, легко коснувшись рукой ее плеча, произнес:

— Ну, я нисколько не сомневаюсь, что ты права во всем. И так как у меня нет намерения просить ее стать моей женой, то поверь, что я вполне равнодушен, говоря о ней. Я предполагаю, что у этой девушки есть недостатки — возможно, ей не хватает материнской заботы, — и я только хочу, чтобы ты была готова стать ей другом, в случае если он ей понадобится. И, Фанни, — настойчиво продолжил он, — я верю, что у тебя достаточно деликатности, чтобы понять, что, оскорбляя мисс Хейл, ты также оскорбляешь и меня, когда предполагаешь, что у меня есть еще причина, кроме упомянутой, просить тебя и маму оказать ей самое доброе внимание. Думаю, мисс Хейл такое предположение просто возмутило бы.

— Я не могу забыть ее гордость, — сказала миссис Торнтон. — Я буду ее другом, если нужно, по твоей просьбе, Джон. Я стала бы другом самой Иезавели,[15]если бы ты попросил меня. Но эта девушка, которая воротит свой нос от нас всех, которая воротит свой нос от тебя…

— Нет, мама. Мне пока не доводилось стать объектом ее презрения.

— Презрения! — Миссис Торнтон выразительно фыркнула. — Перестань говорить о мисс Хейл, Джон, если мне предстоит быть доброй к ней. Когда я разговариваю с ней, я не знаю, люблю я ее или нет, но, когда я думаю о ней или слышу, как ты говоришь о ней, я ненавижу ее. Я представляю, как она важничала перед тобой, как будто ты сам рассказал мне об этом.

— А если у нее… — начал он, затем мгновение помолчал и продолжил: — Я не мальчишка, чтобы пугаться гордого взгляда женщины или проявлять интерес к той, кто не уважает меня и мои взгляды. Я могу лишь посмеяться над этим!

— Конечно! И над ней тоже, с ее прекрасными идеями и высокомерными манерами!

— Интересно, почему вы так много о ней говорите? — сказала Фанни. — Я уже устала от этой темы.

— Ну что ж, — сказал брат, скрывая огорчение, — поговорим о чем-нибудь приятном. Что там слышно насчет забастовки?