поворачивается к сыну, но тот лишь встаёт, даже не глядя на отца. Впервые вижу Дика таким раздражённым. На виске у него вздулась синяя венка, которая стучит в унисон сердцу, протяжно и мощно. Лицо перекошено, вместо улыбки звериный оскал. Веселый пошляк преображается в дикого мента. На лице проступили глубокие морщинки, которых я раньше не замечала, они появились не от хорошей жизни, делали его старше и серьезнее.

— Саныч, это было низко с твоей стороны. — протягивает Дик, пряча руки в карманы. — Мы поехали домой, завтра опоздаем на работу.

Полковник не смотрит в глаза Дику, вырисовывает круги на белом листе.

Двигаясь все также стремительно, он перехватывает меня и направляется на выход, оттесняя охранника, который все также стоит на входе. Тот вежливо пропускает нас.

— Дик, но… — хочу остановить его. Чтобы ни было между мужчинами — не красиво оставлять его отца после того, как он помог. Если бы не он, Романовы бы не отступили. Было бы не важно ЧТО у них есть на Дика, они бы закрутили все основательно, нарисовали бы доказательства из воздуха. Понимая, что Дик не остановится, тихо бросая, оборачиваясь: До свидания!

На улице прохладно, удаётся наконец-то глотнуть свежего воздуха. От всего этого раскалывается голова.

На улице уже светло. Пять утра, как-никак.

— Дик. — повторяю я и ухватываю его за руку, пытаясь остановить. Он слабо поддаётся. — Посмотри на меня, пожалуйста. Может тебе стоит все же поговорить с отцом?

— Не влазь, Сиськастая. — бросает Дик, даже не оборачиваясь, открывает мне дверь в машину, показывая головой, чтобы я садилась.

На выходе показывается Дик старший, он также держит руки в карманах и походка у него такая же, как у сына. Непроизвольно сравниваю: какой из его сыновей похож на отца больше. Вениамин унаследовал лоск и царские, безупречные манеры, которые чувствовались в Дике старшем с первого взгляда. Он смотрел так, словно это был его участок и его город, все вокруг принадлежало ему. Мне сложно было судить о его характере, но, думаю, что он был мягче, чем у младшего брата.

Я не решилась сесть в машину, просто замерла, вкладывая в свой взгляд максимум нежности, чтобы поддержать и успокоить Дика, который еще не заметил отца, но учуял перемену.

— Будь мужиком уже, Сашка. Давай поговорим. — он подошёл ближе, но продолжая сохранять дистанцию, словно боялся спугнуть. — Столько лет прошло, а ты все шарахаешь от меня, как черт от ладана.

— За столько лет мог бы понять, что мне противно с тобой разговаривать. — в голосе Дика чувствуются скрытая боль и грусть, что-то серьезное в прошлом произошло между ними.

Дик старший делает тяжелый вздох, закрывает глаза, но остаётся стоять на месте, не сокращает расстояние, будто если он сделает шаг — Дик сразу заскочит в машину и умчит.

Я все же сажусь, не хочу быть лишним свидетелем семейных распрей. Даже в машине слышу их пререкания, как же они похожи. Может быть если бы Мама Дика была жива, она смогла бы примирить этих двух упрямых мужчин.

— Вот вроде уже не мальчик, тридцать лет, а ведёшь себя… — видно, как сильно мужчина себя сдерживает, с каким трудом подбирает нужные слова. Желваки ритмично двигаются от внутреннего напряжения. — Нравится тебе или нет, но я твой отец… Даже если ты будешь до конца своих дней вести себя, как ребёнок, я все равно буду твоим отцом… буду любить тебя и защищать… любым оружием, которое окажется у меня под рукой…

— По осторожнее с такими заявлениями, а то второй срок отсидишь… — Дик становится жёстче. Я не вижу его лица, но чувствую это через голос. — Люби и защищай, кого хочешь, про меня забудь только.

Это последнее, что говорит Дик, распахивает дверцу и садится в машину.

— Саш. — зовёт Дик старший и подходит к машине, стуча по стеклу. Саша нехотя открывает окно и его отец наклоняется, заглядывает в салон машины. Мне становится неудобно перед ним. — Было приятно познакомиться с Вами, Ангелина, Вы не обижайтесь на меня. Иногда бываю резок…

— Мне тоже. Все нор… — не успеваю договорить, потому что Дик выжимает газ, гонит подальше от этого места, бежит от собственного отца. Его даже трясёт, прикусывает губу гневно, чтобы сдержаться. Я не решаюсь ничего спросить. Чужая семья — потёмки.

— Я отвезу тебя к родителям. — наконец заговаривает он. Вроде ничего страшного не говорит, а мне кажется, что меня ударяют, нарушают внутреннее равновесие. Последнее место, куда мне хочется, дом моих родителей.

— А ты куда? — спрашиваю я дрожащим голосом.

Дик действует на меня удивительно, с каждым днем топчет моё самолюбие все сильнее, показывает мне, как сильно я от него завишу эмоционально. Делает из меня самую настоящую сабу.

— Мне нужно кое-что уладить. — холодно чеканит он. Понимаю, что в его голове происходит что-то нехорошее.

— Я поеду с тобой. — уверено говорю я. — Романов уже позвонил или сделает это в ближайшее время моим родителям, они точно не придут в восторг от случившегося, а я не готова сейчас воевать еще с ними… Ты действительно после всего случившегося хочешь оставить меня?

В ответ он лишь резко тормозит, ставя машину на аварийку. Венка пульсирует все сильнее.

— Майорова… — Дик откидывается на кожаном сиденье, задумчиво глядя на дорогу и как машины проносятся мимо нас. Миллионы москвичей и гостей столицы спешат на работу, жизнь кипит и не собирается останавливаться. — Меня ломает, я хочу выпить и раскурить косяк… Куда ты хочешь со мной? Обдолбаться?

Его слова меня не шокируют, вводят в транс. Я знала, что Дик любитель выпить и покурить, но не предполагала, что он настолько зависим, готов все бросить, просто обдолбаться и все.

— Да. — все же говорю я. — Я поеду с тобой, будем накуриваться вместе…

Дик издаёт нечто напоминающее смех.

— Дурочка ты, маленькая.

Даже не обижаюсь на него.

— Что у Вас произошло с отцом? — спрашиваю, потому что чувствую — Дик вышел из себя из-за встречи с родителем. Не уверена, что он раскроется, но мне хотелось бы попробовать отвлечь его, затушить разгорающийся пожар.

— Ничего. — отрезает он, уходит в себя, ощетинивается, становится похож на ежа.

— Выговорись, тебе станет легче. Я же рассказала тебе о «Жемчужном береге».

Дик тянется к бардачку и достаёт из него новую пачку сигарет, видимо для таких вот случаев, когда его нервы на пределе. Разрывает целлофан и выбрасывает его в окно.

Мы стоим на съезде, где нельзя останавливаться, как яркое пятно в серости утра.

— Мне было пять, а Вене десять, когда папу посадили в тюрьму, Мама сказала, что это