Выбыл из проекта.

Полный бред. Четыре дня в неделю мы бегали. Обычно я закладываюсь на пять миль, но с ним мы осиливали очень немного. Мне казалось, у него получается. Ну, со скидкой на телосложение. И вдруг прямо посреди пробежки на тебе. Мы были на Джордж-стрит, я оглянулся через плечо и увидел, что он остановился. Пот тек по нему ручьями. У тебя сердечный приступ? Нет, ответил он. Тогда почему ты не бежишь? Я решил, что не стану больше бегать. Почему, мать твою? Ничего из этого не выйдет, Джуниор. Не выйдет, если ты не захочешь, чтобы вышло. Я знаю, все это ни к чему. Давай, Оскар, шевели своими гребаными ногами. Но он замотал головой. Попытался пожать мне руку, а затем поплелся на автобусную остановку, чтобы доехать до общежития. На следующее утро, когда я ткнул в него пяткой, он не шелохнулся.

– Я больше не бегаю, – раздалось из-под подушки.

Наверное, зря я рассвирепел. С этим растением требовалось проявить терпение. Но я взбесился. Вожусь с этим идиотом хреновым, будто мне делать нечего, а он плевать на меня хотел. Короче, его отказ я воспринял очень лично.

Три дня подряд я приставал к нему с пробежками, а он бормотал в ответ: пожалуй, нет, не стоит. Правда, он пытался меня задобрить. Предлагал посмотреть кино или комиксы, болтал на фанатские темы в надежде вернуть все, как было до того, как я запустил «Программу по спасению Оскара». Я не поддавался. И в конце концов выдвинул ультиматум. Либо пробежки, либо я его больше не знаю.

– Я не хочу, с меня хватит, честное слово!

Повысил голос. Упрямец. Совсем как его сестра.

– Твой последний шанс, – сказал я, стоя уже в кроссовках, готовый выкатиться на улицу, а он сидел за столом с таким видом, будто чем-то по уши занят.

Оскар не двинулся с места. Я положил ему руки на плечи:

– Вставай!

И тогда он заорал:

– Оставь меня в покое!

И даже оттолкнул меня. Думаю, он не хотел, но так получилось. Мы оба были ошарашены. Он дрожал, испуганный, я сжимал кулаки – убил бы его. В какой-то момент я почти отступил, парень слегка зарвался, бывает, но потом вспомнил о себе, любимом.

И нанес удар. Обеими руками. Он отлетел к стене. С грохотом.

Глупо, глупо, глупо. Два дня спустя в пять утра из Испании позвонила Лола:

– У тебя проблемы, Джуниор? Какого черта?

Устав от всего происходящего, я ляпнул, не подумав:

– Ох, Лола, шла бы ты.

– Что? – Мертвая тишина. – Нет, Джуниор, это ты шел бы. И больше ко мне не приближайся.

– Передай привет жениху, – бросился я спасать ситуацию, но она уже повесила трубку.

Мать твою! С этим воплем я зашвырнул телефон в шкаф.

Вот так все обернулось. На нашем великом эксперименте был поставлен крест. Оскар несколько раз пытался извиниться на свой фанатский лад, но я не шел на контакт. Если раньше я относился к нему с прохладцей, то теперь обливал ледяным холодом. Не звал ни поужинать, ни выпить. Мы вели себя, как это принято у соседей по комнате, когда они окрысятся друг на друга. Были вежливы и непроницаемы, и если раньше мы могли часами трепаться о писательском ремесле, то теперь мне нечего было ему сказать. Я вернулся к своей жизни, к стезе очумелого бабника. Испытывал прямо-таки сумасшедший прилив секс-энергии. Подозреваю, не в последнюю очередь из желания уесть Оскара. Он же опять уминал пиццы, большие, одну за другой, и бросался на девушек в стиле камикадзе.

Ребята, понятно, почуяли перемены, смекнули, что я больше не опекаю толстяка, и распоясались.

Мне хочется думать, что они не перегибали палку. В конце концов, никто не навешивал ему тумаков и не рылся в его вещах. Но пожалуй, все это было довольно бесчувственно, с какой стороны ни копни. Ты когда-нибудь ел киску? – спрашивал Мелвин, и Оскар, качая головой, вежливо отвечал нет, сколько бы раз Мел ни задавал этот вопрос. Наверное, это единственное, что ты еще не ел, да? Гарольд говорил ему ту но ерес нада де доминикано, в тебе нет ничего от доминиканца, и Оскар расстроенно возражал: я доминиканец, да. Никого не волновало, что он говорит. Такого домо никто никогда в глаза не видывал. На Хэллоуин он нарядился Доктором Кто[72]и реально гордился своим костюмом, а зря. Когда я увидел его на Истон-авеню в компании еще с двумя клоунами-«писателями», я был поражен тем, как он похож на жирного педика Оскара Уайльда, и сказал ему об этом. Ты почти его копия, и это была плохая новость для Оскара, потому что Мелвин подхватил: киэн ес Оскар Вау, кто такой Оскар Вау? И понеслось, мы все начали его так называть: эй, Вау, как дела? Вау, не уберешь ноги с моего стула?

В чем трагедия? Спустя некоторое время чувак начал откликаться на прозвище.

Дурачок никогда не огрызался в ответ. Просто сидел со смущенной улыбкой на лице. И как-то не по себе становилось. Иногда, выпроводив друзей, я говорил ему: ты же понимаешь, мы просто шутили, да, Вау? Понимаю, устало отвечал он. Все классно, хлопал я его по плечу. Классно.

Когда звонила его сестра и я брал трубку, я весело здоровался, но она не покупалась на мой тон. Позови моего брата, и больше ни слова. Холодная, как Сатурн.

Сейчас я часто спрашиваю себя: что меня больше всего злило? То, что Оскар, жирный лузер, не захотел меняться, или то, что Оскар, жирный лузер, пошел против меня? И еще вопрос: что ранило его сильнее? То, что я никогда не был ему настоящим другом, или то, что таковым притворялся?

Вот как все должно было быть: на третьем курсе моим соседом по комнате был один толстый пацан – и больше не о чем говорить. Не о чем. Но потом Оскар, черт бы его побрал, возомнил, что он наконец-то обрел большую любовь. И вместо того, чтобы распрощаться через год и навеки, этот несчастный идиот остался со мной на всю жизнь.

Вы когда-нибудь видели «Портрет мадам Икс» Сарджента?[73]Ну конечно, видели. У Оскара он висел на стене рядом с плакатом Роботека и широким рекламным «Акирой» с Тэцуо и надписью НЕОТОКИО НА ПОРОГЕ ВЗРЫВА.

Она была такой же, как мадам Икс, умереть не встать. И настолько же больной на голову.

* * *

Живи вы в Демаресте в тот год, вы бы сразу поняли, о ком речь, – о Дженни Муньос. Пуэрто-риканская красотка из «кирпичного города» Ньюарка, его испанской части. Первый бескомпромиссный гот среди тех, кого я знал, – в 1990-м мы, простые ребята, уже не выворачивали шеи вслед готам, – но пуэрто-риканский гот, это было так же дико, как черный скинхед. Дженни было ее настоящим именем, но дружки-готы завали ее Ла Хаблессе в честь женщины-оборотня, что в основном охотится на мужиков, и на всех нормальных чуваков вроде меня эта дьяволица наводила столбняк. От нее было глаз не отвести. Чудесная кожа, доставшаяся от предков-горцев, черты лица, как алмазные грани, суперчерные волосы подстрижены под египетского фараона, на глазах тонны туши и подводки, губы скрыты под черной помадой, и круглейшие сиськи, каких поискать. У нее каждый день был Хэллоуином, а на календарный Хэллоуин она наряжалась – вы уже смекнули – доминатрикс, ведя на поводке какого-нибудь гея с музыкального факультета. Вдобавок я в жизни не видел такой фигуры. На первом курсе даже я западал на Дженни, но когда попробовал подкатиться к ней в библиотеке, она меня высмеяла. Не смейся надо мной, сказал я, и она спросила: почему нет?