Разумеется, многим не удавалось усвоить эту сложнейшую и противоречивую информацию, хотя средний индекс интеллекта курсанта «Капеллы» был минимум в полтора раза выше среднего по школе. И тогда на помощь приходили психостимуляторы, верно закладывающие если не непосредственно в память, так в подсознание пренебрежение к человеческой жизни — чужой и собственной, — липкое, безвылазное, граничащее почти что с ненавистью.

Как легко убивать, когда ты знаешь, что этот венец природы, на деле являющийся лишь жалкой похотливой выродившейся обезьяной, имеет права на жизнь не больше, чем иной шальной таракан, нанюхавшийся инсектицидного средства.

А в группе «Капелла» готовили именно убийц — элитных, неуязвимых, способных выживать в любых условиях и убивать при любых, даже самых неблагоприятно складывающихся обстоятельствах.

…Свиридов никогда не вспоминал о тех годах, когда страшная государственная машина целенаправленно делала из него и двух, а потом полутора, а потом и одного десятка ему подобных курсантов великолепных монстров, отлаженную машину убийства, с прекрасно развитым инстинктом самосохранения, но не ради собственной жизни, а ради долга. Выполнение долга обеспечивало все — прекрасную карьеру, деньги, о которых и помыслить не могло то самое презираемое быдло.

Все, кроме счастья. Да его и не было нужно. Как о том бесподобно повествуется у отчего-то почитаемого профессором Климовским Александра Блока, которого великолепно эрудированный Михаил Иосифович периодически цитировал:

Пройди опасные года.

Тебя подстерегают всюду,

Но если выйдешь цел — тогда

Ты, наконец, поверишь чуду,

И наконец увидишь ты,

Что счастья и не надо было,

Что сей несбыточной мечты

И на полжизни не хватило…

…Владимир никогда не любил вспоминать о том, что было дальше. Но ему и не нужно было вспоминать. Эти годы легли за спиной как подернутая предсмертной дымкой даль, как Гримпенская трясина, властно притягивающая в самое нежно и властно сулящее гибель сердце свое. Он не вспоминал — прошлое само приходило к нему, оно не желало признавать себя свершившимся и спокойно отошедшим в анналы истории этого отдельно взятого человека фактом.

Хватало за горло, жгло и манило. Музыка «Капеллы» не желала умолкать.

А ведь вспомнить можно так много…

Наташа действительно была лучшей из всех девушек Ильи, и не по какой-то одной весомой и резко обособленной причине.

Нет, она вовсе не была самой красивой среди них или отличалась, скажем, редкой одухотворенностью или коммуникабельностью. Это было что-то, когда говорят: вы знаете, в ней что-то есть.., что-то особенное, не осознанное до конца и оттого многократно более притягательное. Обычно в таком случае находят соцветие необычайной красоты и привлекательности даже в дурнушках.

А подруга его брата вовсе не была дурнушкой.

— А когда ты хотел играть с Архипом в «русскую рулетку», — облизнув губы, медленно проговорила она, — ты зная; что будешь жульничать?.. Мне почему-то показалось, что ты был настроен серьезно.

— А что показалось тебе в отношении Архипа? — отпарировал он. — Ведь, по словам Ильи, ты должна знать его несколько лучше, чем я.

— Дима не такой плохой человек, как желает казаться.., я говорю о Диме Архипове. Просто когда выпьет, у него заходит ум за разум. Вот как сегодня. Я сразу подумала, что он чем-то.., или кем-то серьезно напуган., — Почему ты так подумала?

— Потому что он говорил мне, что пристрелит и меня, и Илью, как бешеных собак, если мы будем рыпаться. Ему меня определенно заказали.

— Да, что-то подобное почудилось и мне, — кивнул Свиридов и потом насмешливо добавил:

— А что, Архипов специалист по киднеппингу.., пожиратель детишек?

— Да нет, просто он мой бывший любовник, — холодно ответила Наташа и выпила еще вина. — И потому я мало похожу в его глазах на маленького ребенка. — Она подалась всем телом вперед, табурет под неверным движением выскользнул из-под Наташи, и Свиридов едва успел подхватить ее.

— Вот это реакция, — пробормотала она, — а еще говоришь, что не служил в спецназе.

— Разве я это говорил? — удивился он, меланхолическими движениями расстегивая пуговицы ее платья. Она озадаченно посмотрела прямо ему в глаза и засмеялась.

— А ты могла бы любить такого, как я? — вдруг спросил он, небрежным движением бросив ее одежду на стол, где восторженно резвился Наполеон, гыгыкая и комично морщась.

Зря Влад так необдуманно определил место для Наташиной одежды.

— Это к чему? — подозрительно откликнулась она и чуть оттолкнула его обеими руками. — Это у тебя такое введение, что ли?..

— Введение у Архипа, — саркастически произнес он, — от него, кроме введения, ничего и не дождешься. А, как же я забыл о выведении. Выведет, и тут же на боковую, и ну храпеть! — На его лице неожиданно промелькнуло нечто похожее на отчаяние, и он вцепился пальцами в ее тонкую нежную шею.

— В прошлой жизни ты точно был вампиром.

Он коротко взглянул на нее и беспомощно улыбнулся:

— В прошлой жизни я был наемным убийцей.

— Ты так это сказал, что можно подумать.., не в той, а в этой жизни.

— Значит, ты не могла бы любить меня?

Она соскользнула с колен Влада и в одних удручающе малых по площади прикрываемой поверхности черных кружевных трусиках закачалась перед ним, потом обняла за шею и серьезно сказала:

— Ты очень странный. Ведь я прекрасно понимаю, что ты мог легко и без единого выстрела разделаться с теми тремя оболтусами. Зачем был нужен весь этот ненужный и тревожный фарс?.. Или тебе нужно постоянно.., постоянно держать себя и других в напряжении, чтобы портить нервы этой никчемной игрой? Как вот сейчас.

Она была определенно — и достаточно сильно — пьяна, в трезвом виде она не сумела бы и помыслить о том, что в данный момент так легко выбрасывала на ветер.

Прежде всего потому, что это было глубоко не нужно ей. Но вино не на шутку говорило в мартовской крови, и она произносила эти невозможные и справедливые слова.

Словно по книге какого-нибудь сентиментального британского писателя.

Влад рассмеялся, показывая два ряда ровных белых зубов и, легко подхватив ее на руки, понес в комнату.

* * *

Наташа не могла знать, насколько точно она угадала этого человека. Угадала, потому что в этой жизни — равно как и в прошлой, той, в Афгане, а потом на московских улицах в августе девяносто первого и октябре девяносто третьего, а напоследок в кровавой чеченской бойне — он был тем, кем его так долго и тщательно учили быть. Убийцей. Сначала по долгу службы, а потом, с переходом на рыночные отношения, — по найму. Элитным, вышколенным, экстракласса киллером.