Наступили школьные каникулы, и родители всерьез обеспокоились, а вскоре состояние мальчика резко ухудшилось. Семейный врач, послушав его грудь, предположил, что внутри скопилась жидкость, и направил ребенка в больницу на рентген. Новости оказались на редкость плохими. Обнаружилось, что сердце Стефана сильно увеличено, левый желудочек отказал, а в легких полно жидкости – мы называем это отеком легких. Все это взялось словно из ниоткуда: прежде у Стефана не было проблем со здоровьем – никакого врожденного порока сердца, ничего, что могло объяснить, почему паренек умирает.

Атмосфера в палате была настолько напряженная, что я решил прервать молчание:

– Доброе утро. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Арчер ответил своим стандартным приветствием:

– О, Уэстаби, что тебя задержало? Посмотришь на эхокардиограмму?

Стефан был худым, как узник концлагеря, а на его грудной стенке не нашлось бы и грамма жира – это говорило о том, что мальчик болеет не один месяц. Его мать не назовешь худышкой, так что недоедание явно ни при чем. Единственное преимущество сильной худобы – если так можно выразиться – заключалось в том, что снимки получились максимально четкие, и по ним я сразу понял, в чем дело. Оба желудочка были расширены, особенно левый. Огромный левый желудочек почти не двигался, а митральный клапан пропускал кровь. Два лепестка митрального клапана были оттянуты в стороны, потому что сердце из конуса (как должно быть у здорового человека) превратилось в сферу. Оно напоминало мяч для регби – совсем как у Кирсти.

Мысли замелькали у меня в голове. Арчер собирался попросить, чтобы я привел клапан в порядок и снял давление с легких. С другой стороны, очевидно, что изначально проблема крылась не в митральном клапане. У мальчика финальная стадия заболевания сердечной мышцы, и протекание митрального клапана лишь побочный эффект. Любая попытка провести операцию на сердце стандартными методами прикончила бы Стефана, хотя я и не произнес этого вслух, чтобы не перепугать родителей. И тут до меня дошло, какое направление примет беседа. Речь пойдет о кровяном насосе.

К тому времени о случае Джули знали все. Она еще лежала в больнице, но стремительно поправлялась. Нас засыпали звонками с просьбами о помощи изо всех уголков страны. Наверняка у Стефана тоже был вирусный миокардит, спровоцировавший хроническую сердечную недостаточность. Однако мальчик болел не дни, а целые месяцы, и маловероятно, что он выздоровеет так же, как Джули.

Я сказал, что понадобится новое сердце. Да поскорее. Как можно скорее. В те годы операции по пересадке сердца детям проводили только в больнице на Грейт-Ормонд-стрит. Я хорошо знал тамошних хирургов, потому что работал с ними. Так что предложил направить Стефана к ним: его поставили бы в очередь на экстренную пересадку. Проще простого.

На деле все оказалось далеко не так просто. Наши люди уже поговорили на эту тему с лондонскими трансплантологами, но те сообщили, что, к сожалению, свободных коек нет и срочной пересадки сердца уже дожидается несколько детей. И нет, не было ни малейшего шанса раздобыть для нас донорское сердце. Для ребенка – точно нет. Разумеется, они помогут, когда ситуация изменится, а до тех пор «делайте все что сможете».

Стефану внутривенно вводили большие дозы препаратов, стимулирующих работу сердечной мышцы, и диуретиков, чтобы удалять воду из легких. При пониженном артериальном давлении почки плохо справляются со своими функциями, и они уже начинали давать сбои. Стефан стоял на краю пропасти, готовый в любую секунду рухнуть вниз. Один из кардиологов, столпившихся у его кровати, решился задать мне прямой вопрос: смогу ли я использовать еще один прибор AB-180? С Джули мы создали прецедент. Если это действительно миокардит, мы, возможно, спасли бы мальчика и даже сохранили бы его сердце. Или хотя бы помогли ему продержаться до тех пор, пока о нем не позаботится детская больница на Грейт-Ормонд-стрит. Такова была последняя надежда семьи Стефана.

Я осознавал, что несчастная мать мальчика вслушивается в каждое мое слово. Одна из медсестер положила руку ей на плечо, тщетно пытаясь ее успокоить. Все взгляды устремились на меня. Я помолчал, стараясь привести мысли в порядок. Да, у нас действительно был еще один AB-180, но это не сработало бы. Впускная канюля прибора слишком большая и жесткая для того, чтобы соединять ее с левым желудочком детского сердца.

Я повторил эти мысли вслух перед группой врачей. На их мрачных лицах отобразилось неприкрытое разочарование, а мать Стефана заплакала, поскольку Арчер дал ей понять, что кровяной насос – единственный шанс на спасение ребенка и что если его состояние ухудшится (а это было неминуемо), то последует скоропостижная смерть. Таким образом, я фактически огласил смертный приговор.

Стефан был обычным ребенком из семьи рабочих. Впереди ждала целая жизнь. Ему бы сейчас играть на школьном дворе с приятелями, а не лежать в палате интенсивной терапии среди белых халатов и угрюмых физиономий. Впрочем, даже лежать здесь ему было крайне тяжело: банальное дыхание требовало от него огромных усилий. А потом еще этот ужасный кашель и ощущение сдавленности в горле, словно тебя душат. Мальчику было холодно, но простыни промокли насквозь от пота. Какие-то незнакомые люди вставляли ему в руки и в шею иголки, брали у него кровь, засовывали резиновые трубки в интимные места – ни с чем таким ребенок его возраста не должен был столкнуться. Ему было тяжело смотреть на опечаленных папу и маму, и он постоянно слышал слова, значения которых не знал. Вскоре у него закружилась голова, реальность побледнела перед глазами и сознание унеслось куда-то далеко. Начал действовать морфин, который забрал с собой все страхи.

Родители, напряженные и опустошенные эмоционально, сидели по обе стороны кровати, склонившись к Стефану, чтобы быть как можно ближе к нему. Сейчас им следовало быть на работе, а не в больнице – на самом деле они предпочли бы оказаться где угодно, лишь бы не здесь, где они не могли ни проконтролировать, ни повлиять на судьбу единственного сына, умирающего у них на глазах.

Как такое могло произойти, ведь ничто не предвещало беды? Что они сделали не так? И вот они сидели, выслушивая жестокую правду: шансов на спасение практически нет. А еще из уст врачей звучало слово «трансплантация». Кроме того, упоминалась больница на Грейт-Ормонд-стрит. Беда в том, что на все нужно время, которого у них не было: Стефан находился в состоянии шока, а его внутренние органы отказывали один за другим. Время работало против них. Страх схватил их за горло и сдавил им грудь, усиливая душевные страдания. Сначала им с трудом давались связные предложения, затем – отдельные слова, и вскоре они уже не могли говорить: с каждым словом эмоции прорывались наружу. Между тем они старались не плакать при сыне. Слезы они приберегли напоследок.

Арчер нервничал все сильнее. Он хорошо знал врачей из больницы на Грейт-Ормонд-стрит и понимал, что чудеса случаются редко (другие дети точно так же дожидались нового сердца, а их родители оказались в таком же отчаянном положении), но еще чуть-чуть – и будет поздно что-либо предпринимать. Он просмотрел результаты анализов крови. Уровень калия поднимался, то же касалось и молочной кислоты, но их можно было нейтрализовать с помощью бикарбоната натрия. Вскоре Стефану понадобится искусственная фильтрация почек. Арчер сделал все возможное, чтобы предотвратить катастрофические изменения сердечного ритма, которые значительно ускорили бы смерть. Что еще он мог придумать в столь безнадежной ситуации?