Решение для Дмитрия Ивановича было трудным. Кому из собравшихся кроме митрополита Алексия и игумена Сергия он верил безоговорочно? С кем в большой бой идти? Молчал князь долго, а под конец молвил коротко:

– Казну поганым не дам. И в землю свою их не пущу.

* * *

Старец шёл быстро, очень быстро. Порой Радомир с шага срывался в рысь, чтобы поспеть за Сергием.

– Зачем так торопиться, отче? – недоумевал Пересвет. – Как ни беги, как ни поспешай, а всё одно, одним днём до Маковца не добраться. Одну-то ночь придётся заночевать. В лесу, под ёлкой боязно. Волчьи стаи бродят, а вот в сельце…

– Кому Богом суждено на поле брани пасть, тому уж точно волков бояться нечего, – отвечал старец, не замедляя шага.

«На поле брани пасть? Это он о моей судьбинушке речь ведёт?» – подумал Сашка, но прямо спросить побоялся.

Старец меж тем выбрал место для ночлега. С торной дороги прыгнул в сугроб и направился в чащу, где лежала большущая ель, вывороченная с корнем давней бурей. Корни, облепленные смёрзшейся землёй, будто щитом, защищали от ветра, дувшего со стороны широкого тракта. С других сторон защищал лес.

– Нешто грузди нашел, преподобный?! – беззлобно усмехнулся Сашка, видя, как Сергий возится у основания земляного щита, разгребает сугроб в разные стороны.

Оказалось, что в этом месте уже случалось кому-то ночевать – под снегом лежал старый слой еловых веток, поэтому Сашка, оставив коня стоять неподалёку, принялся отламывать от поваленного дерева новые ветви и устраивать подстилку, чтоб не на стылой земле спать. Старец делал то же.

– Замёрзнем, – усомнился Пересвет. – Не лучше ли, отче, до сельца добраться? Там нас в тепле приветят.

– Чем нас в сельце приветят, одному Господу ведомо, – ответил Сергий. – Я вижу, у тебя в тороках меховое покрывало. Ты б накрыл им коня. Уж он у тебя и силен, и мохнат, но под покрывалом ему надежней будет, теплее.

– У меня и для нас есть чем согреться. И краюха есть, и кусок вяленого кабаньего мяса, и трут, и огниво.

– Трут и огниво? Так затепли костерок, сыне. Хоть тепла от него будет и немного, но всё ж веселее будет.

– Эх, будь по-твоему, – вздохнул Пересвет.

Затеплили костерок. Разделили на троих пребольшую Пересветову краюху. От мяса Сергий отказался, и Радомир такого не ел, поэтому пришлось Сашке, хоть и стыдясь, жевать кабанье мясо одному. Случись такое в селе, не стал бы есть, но в холодном лесу без пищи и впрямь легко было замёрзнуть.

– Поутру зайдем в сельцо? – спросил Пересвет. – Хлебом разживёмся, молочком.

– Не хожу я по селам, – ответил старец. – Смущается дух мой при виде мук напрасных…

До самой полуночи рассказывал старец Пересвету о походах своих по дорогам. Об опустошенных чумой деревнях, о полчищах крыс, пресекавших одинокому страннику путь.

– Нет зрелища страшнее для живого человека, – вздыхал Сергий. – Соберутся эти твари скорбные в несметные стаи и бегут, словно река текучая. Только речка настоящая мокрядью да тиной пахнет, а крысы смердят ужасно. Речка журчит успокоительно, а крысиное скопище пищит, зубами скрежещет и шелестит…

– Как шелестит, отче?

– Если доведется услышать шелест и скрежет великого множества крысиных лапок – сразу распознаешь, не сомневайся! Бегут, мельтешат, сами изранены, потому как на бегу терзают и друг дружку, и всё, что встретят на пути.

– Как же ты спасался от них, отче?

– Да так и спасался. Влезу на сосну и сижу, словно дятел. Да высоко лезть приходилось, да подолгу сидеть! Крысы – твари умные и ловкие. По деревам не хуже твоих белок лазать умеют. Но всё же, слава Господу, это не белки, потому избери сук повыше и сиди себе, пока минет напасть.

– И я видывал страшные виды, – вздыхал Пересвет. – Поля и лощины, устланные человеческими костями. Вот, посмотри, отче на Дрыну мою. На таком бранном поле и подобрал. На Рязанщине из руки мёртвого татарина вынул!

– Нет, сыне! Не так страшен смрад вымерших от чумы деревень, не так ужасен вид побоища. Но крысы! Тьма крыс, полчище, несметное множество! Боялся я! И уговаривал себя, и молился, но, увы, боялся.

А Пересвет опасался волков. Даже отходя недалеко, чтобы наломать с ели ещё веток для костерка, всматривался в серый сумрак заснеженного леса, где чернели стволы дерев. И чудились повсюду алчные волчьи очи, слышался шелест веток и снега под серыми лапами. И крепче сжимал Пересвет рукоять Дрыны. И молился, и спешил вернуться к старцу, подкармливал костерок, поил Сергия тёплой талой водицей, смотрел в лицо старца с возрастающей тревогой. То ли дремлет он, то ли захворал? Почему отуманился острый взор? Что за тени залегли возле носа? Или это блики костра, или внезапная хворь? А старец то ли грезил, то ли бодрствовал. Так до самого рассвета блуждал в полузабытьи между сном и явью. Порой надолго умолкал, порой принимался напевать, и тогда Пересвет старался вторить ему, припоминая слова псалмов.

На утро Сергий едва смог подняться на ноги, но в седло сесть отказался наотрез:

– Не привык я, Сашенька, в седле мотаться, – затем помолился безмолвно и вдруг распрямился как-то, встряхнулся, надел на спину свой лыковый кузовок и пошёл, да так лихо, словно с вчера и не было печальной немощи его, словно крылья невидимые несли игумена Сергия к родимой обители. Скрипели по утоптанному снегу валеные сапоги старца, подаренные Пересветом, а рядом глухо топотали огромные Радомировы копыта.

Пересвет задрёмывал в седле. Сквозь сонный дурман видел он плетёный кузовок на спине старца да вздымающиеся по краям дороги высокие ели.

* * *

Тропинка становилась всё уже. Старец и конь теперь не могли идти рядом. Тогда Сергий пошёл впереди, а Радомир то радостно тыкал ему мордой в шею, то хватал зубами за крышку короба. Пересвет пытался усовестить коня, натягивал узду, но Радомир косился на всадника недовольно и продолжал своё.

Запорошенные ели клонили на плечи Сашке тяжёлые ветви. Стало так тихо, что различимы были все дальние звуки. Вон птица вспорхнула, заставив снег с ветки осыпаться в лесной сугроб. Вон хрустнул сучок под лапой почти не видимого на белом зайца.

Старец между тем ускорил шаг.

– Скоро уж, – бросил он через плечо. – Скоро дом, покой. Ах, устал я…

И то правда – скоро жильё. Пересвет учуял дымный аромат. Тропинка завивалась подобно змее то влево, то вправо, пока наконец не забежала за высокий тын Маковецкого монастыря.

Странной показалась Пересвету эта ограда. Длинные высокие брёвнышки, сверху заострённые, плотно подогнаны друг к другу, надёжно скреплены обвязкой. Чтоб такой тын преодолеть, нужны и сноровка, и умение немалое. Но что такое?! Ворот у ограды нет! Входи кто хочешь: хоть медведь, хоть недобрый человек.

Сергий остановился, поднял взгляд на Пересвета.

– Медведь ко мне пречасто приходил, – молвил старец. – Но так было поначалу, пока я в этом месте один жил. Сейчас уж не навещает меня косолапый то ли потому, что многолюдно здесь стало, то ли потому, что окончился его век звериный. А тын братия возвела, пока я в Серпухове монастырь налаживал. А ворота-то, зачем они? Лишняя морока – открывать и закрывать, отвлекает от дел других.