– Зато разум светел, – утешал наставника Пересвет.

– Да и разум меркнет, – не соглашался владыка. – Бывают дни, когда все силы трачу я только на то, чтобы не выказать людям свою старческую слабость. Ты уж останься при мне, возлюбленное чадо моё, не покидай до конца.

Три дня пылил Радомир снеговой крошкой по торной, наезженной дороге. Ускорял бег, почуяв невдалеке жилье. От заката до рассвета дремал, пожёвывая запаренное зерно, изредка посматривая на бессонного своего всадника. С рассветом они снова пускались в путь. И снова Радомир сам выбирал дорогу, одну-единственную верную дорогу домой, на Москву. А когда над верхушками вековых дубов, с высоты Боровицкого холма на них глянули маковки Чудова монастыря, Радомир на радостях, не чуя узды, ударился в галоп. Пересвет, отуманенный тяжкими думами, даже и не видел, куда конь летит. Так они и влетели в крепостные ворота. Звон, грохот, бабьи вопли.

– Горшки мои побил! Покалечил! – визжала баба, пытаясь ухватить Пересвета за сапог. Радомир кружил, выгибал шею, скалился на бабу, но ударить копытом не пытался.

Бабьи крики вывели Пересвета из оцепенения, начал он, как умел, отбрёхиваться, но тут услышал оклик давнего своего воспитанника и набольшего приятеля – Никиты Тропаря – под начало которого не так давно Яшку определил:

– Где пропадал, Сашка?!

Сашка оглянулся на Никитку. Эк нарядился-то! И шапка у него новая, яркой лисою отороченная, а валенки не шелком ли расшиты? А кушак-то золотыми бляхами изукрашен.

– Будто девка на выданье, обрядился, – буркнул Пересвет, спешиваясь.

Ах, ноженьки его, как землю московскую под собой почуяли, так мигом ослабели. Что такое? Нет ли беды?

– Беда может случиться, Сашка, – зашептал Никита ему в самое ухо. – Дмитрий Иванович должность тысяцкого упразднил. Многие недовольны, ропщут. Весь клан Вельяминовых взбеленился. Не быть ли бунту?

– Где мой Яшка?! – Пересвет не на шутку встревожился, закручинился. – Ах, остаться б мне на Маковце!

– Бунт, бунт, – таращил глаза Тропарь и уже громким голосом добавил: – Даже Марьяша взбунтовалась, наотрез Микуле Вельяминову отказала!

– Нешто за Яшку собралась? – изумился Пересвет. – Эх, молодые дела! Нет, рано мне пока в монастырь! Сначала надо тут всё благоустроить.

Они шли по затопленным полуденной толпой уличкам, пихая боками встречных и попутных. Радомирушке стало вовсе тесно, некуда копытцу ступить. И он, видя хозяйскую занятость и чрезвычайную озабоченность семейными делами, нет-нет да и покусывал нерасторопных москвичей.

– Владыка тебя ищет, дьяков рассылает, – тараторил Никита. – Дьяки говорят, что Пересвет давно уж должен прибыть, а Пересвета всё нет как нет. Уж и Яшка собирался тебя разыскивать!

– Ты на Москве-то как долго будешь? – задумчиво спросил Пересвет.

– А что?

– Отвечай толком, когда в степь подашься?

– Как снег стает. По снегу за стену не выйду. Да и ни к чему. Мамай сидит в землях аланов, в тёплых источниках пузо греет.

– Ах, досада! Скажи, друже, посоветуй, как Яшку от вельяминовских распрей уберечь? Чего ухмыляешься? Что задумал?

– Ты сам-то, Пересветушка, в распри не встрянь. Уж лучше б ты в монастыре остался! А Яшку твоего Дмитрий Иванович к литовской границе отправил. Ждут от Михаила Тверского новых поползновений. Парень уж которую неделю в отлучке.

Никитка прикрыл бороду рукавицей, засмеялся, подмигнул лукаво. Эх, дела столичные, непростые!

– На Маковец хочу! – рявкнул Пересвет. Потянул Радомира за узду, хлопнут перед Тимкиным носом дощатой воротиной.

* * *

Владыка порадовал Пересвета бодростью духа и задорным румянцем. Алексий мерил твёрдым шагом горницу, заложив руки за спину, не отрывая взгляда от скоблёных половиц. Говорил отрывисто, в голосе его Пересвету слышался едва сдерживаемый гнев.

– Прав ты, Дмитрий! – рокотал митрополит, обращаясь к великому князю. – И ты прав, Владимир! – владыка обернулся к Владимиру Храброму. – Завысились Вельяминовы, занеслись! Но и вы поймите Ивана.

Все трое упомянутых сидели здесь же. Князь Дмитрий – в высоком резном кресле, будто на троне. Двоюродный брат Дмитрия – Владимир Храбрый – на лавке. А на другой лавке, ближе к дверям – Иван Вельяминов, хоть и не родня, но всё же человек близкий, крёстный брат одного из Дмитриевых сыновей.

– Скоро уж век нашей потомственной службе твоему роду, князь… – Иван Вельяминов, поднялся, стал переминаться с ноги на ногу.

– Говори, Иван, – бросил Дмитрий. – Чего уж там!

– …должна же быть за неё какая-то отплата? – внезапная робость сковала Вельяминова и он, словно обессилев, опустил голову.

– Разве ты беден, Иван? – усмехнулся Дмитрий. – Если ты обижен, выскажи обиды прямо.

– Василий Васильевич любил тебя больше нас, родных детей. Пестовал тебя, забывая о сне и пище. Да что там! Дед мой служил твоему прадеду, и я намеревался служить!..

– Намеревался? – Дмитрий снова усмехнулся. – Намеревался? А ныне что же? Переменил намерение?

Пересвет сидел в углу горницы на скамье, возле низенькой двери, ведущей в покои княгини. Нежно обнимая любимую Дрыну, он ждал своего часа. Зачем позвали? Чего потребуют от него управители земли Московской?

– Какой же награды, кроме богатства и почета, ждёшь ты от князя? – сурово спросил Владимир Андреевич.

– Не стану тебе отвечать! – возопил Иван Васильевич. – Кто ты, Володимер, чтобы от меня ответа требовать?

– Вознесся выше князей, – тихо молвил Алексий. – Желаешь не только в силе власти с княжеским домом уровняться, но и в её наследственной преемственности.

– Не будет этого! – князь Дмитрий поднялся с места, обвёл взглядом горницу. – Указ подписан и обнародован. И быть по сему!

– Не меня одного ты, князь, наследственной должности лишаешь, – Иван Васильевич снова опустил голову, говорил тихо, но твёрдо, уверенно. – У отца и на Москве, и за её пределами осталось великое множество родичей да приятелей. Что и говорить, великий был человек, щедрый, много друзей нажил! А ныне, его друзья моими сделались. И я постою за своих, и они-то уж всяк по-своему для меня расстараются. Какая им корысть от меня отворачиваться? Дом Вельяминовых для них – верная опора во всех делах.

– Самая чёрная корысть, корысть гнилая движет тобой, Вельяминов! – зарычал Владимир Андреевич.

– Остановись, Иван! – грозно проговорил Алексий и воздел руки к потолку. Широкие рукава его дымчатой однорядки взметнулись, подобно крыльям чудесной птицы. – Да что ж это делается! Князю грозишь?! Одумайся! Распря?! Раздор?! Увы мне! Что под старость видеть и терпеть приходится!

– Не выпускать его из терема! – продолжал рычать Владимир Андреевич. – Отсюда прямо в темницу направить. Заточить!

Митрополит молчал. Пересвет застыл в своём углу.