– Что нам вурдалаки? Тут бандиты из нас всю кровь скоро выпьют. – Галя никак не отреагировала на шутку Александра Борисовича. Они сели в машину, и молчаливый милиционер, ни о чем не спрашивая, повез их в гостиницу. Вдоль тротуара стояли четыре машины, и ни в одной Галя не заметила пассажиров. Все окна гостиницы были освещены.

В номере Турецкий принял душ, распевая во все горло арию из репертуара Паваротти, которую Ирина частенько включала, когда у нее было хорошее настроение. Что за ария, Саша так и не запомнил, хотя время от времени переспрашивал у Ирки. Но она ему очень нравилась. А Ирке нравился его голос.

– Тебе бы голос поставить, поднатаскать немного, мог бы деньги зарабатывать, – однажды сказала она.

– В переходе? – спросил Турецкий у жены.

– Почему? На концертных площадках. У тебя приличный голос, над ним только поработать нужно. Удивляюсь твоим родителям, как они не заметили твой талант.

– Они заметили, даже в музыкальную школу меня толкали. Но там же скука! Каждый день часа по два играть нужно было, а еще эти сольфеджио, музграмота, музлитература… А потом второй инструмент со второго класса…

– Ты даже до второго класса доучился? – удивилась жена.

– Во втором классе я учился четыре дня. Ровно до того урока, когда выяснилось, что вторым инструментом мама мне выбрала балалайку. На ней наш сосед по коммуналке играл, когда напивался, и его невозможно было остановить. А она хотела сэкономить, брать у него напрокат. Эта балалайка меня и так допекала, а тут самому играй. Ну я и отказался.

– У тебя мама строгая женщина, как же она на поводу у тебя пошла?

– А я перестал в музыкальную школу вообще ходить. Выхожу с нотной папочкой, прячу ее за батареей в подъезде и в «казаки-разбойники» два часа гоняю. Понял, что стрелять из рогатки мне значительно интереснее, чем сидеть за пианино.

– А, вот где корни твоего будущего увлечения стрельбой в тире! – наконец догадалась Ирина, прожив с мужем восемнадцать лет.

– Я не только тир полюбил посещать, я еще и на борьбу ходил полгода, на бокс два года, на восточное единоборство года четыре подряд, – похвастался Турецкий широтой своих интересов.

– Ладно, тогда не будем тебе ставить голос. Будешь у нас штатным запевалой на домашних праздниках, – милостиво согласилась Ирина. И с тех пор заставляла мужа демонстрировать его таланты при гостях. Сначала он отнекивался, смущался, а потом вошел во вкус и даже научился раскланиваться, как настоящий артист.

Из душа его вытащил телефонный звонок. Звонила жена. «Вспомнила о муже», – подумал Турецкий, яростно вытирая полотенцем голову одной рукой, в то время как второй прижимал трубку к уху.

– Как дела, Шурик? – прозвучал родной голос.

– Неплохо, все идет своим чередом.

– А что у тебя голос такой, как будто ты бежал стометровку?

– Мокрый весь, голову вытираю.

– А что это ты мокрый весь? – сразу же заподозрила что-то неладное Ирина.

Турецкому хотелось сказать, что он не только мокрый, он еще и голый, но тут же прикусил язык. Больное воображение ревнивой жены нарисует ей такую чудовищную картину супружеской измены, что потом не оправдаться до конца жизни.

– Мылся я, любимая моя.

– А откуда ты пришел? – Жена засыпала его вопросами, как заправский дознаватель.

– Ты хочешь спросить, откуда я пришел такой мокрый? – догадался Турецкий. – Так из ванной, дорогая. А до этого был в прокуратуре. А до этого было столько событий, что устанешь слушать. Позволь мне, радость моя, хоть в одеяло закутаться. А то я уже стал замерзать.

– Так ты голый?! – все-таки догадалась Ирина о том, что так тщательно скрывал ее гулена-муж.

– Ну естественно, ненаглядная моя, свет очей моих, ясно солнышко! – затараторил Турецкий. – В каком еще виде может выйти человек из ванной, если он едва успел помыться? Я хочу сказать, что так торопился к телефону на твой звонок, что не успел на себя ничего набросить.

Слушая его объяснение, Ирина напряженно прислушивалась к звукам в гостиничном номере. Но не услышала даже работающего телевизора. Похоже, муж не врал. Иначе, если бы в номере был кто-то посторонний, а тем паче посторонняя, не стал бы сыпать нежные слова, которые ей не часто доводилось в последнее время от него слышать. Она успокоилась.

– Я просто хотела услышать твой голос.

– Ну вот он я, – весело ответил Турецкий. – И тебя я тоже очень рад слышать. У вас все в порядке?

– Да, как обычно.

– Нинуля купила себе новую кофточку? – решил он продемонстрировать свою осведомленность и показать заодно, что ему не чужды интересы его девчонок.

– Купила. А ты откуда знаешь?

– Так я с Нинулей разговаривал, когда ты с доктором по нервным болезням в театр ходила, а потом в ресторан.

– С каким доктором? – удивилась жена. И, вспомнив, вдруг расхохоталась. – А-а, так это была Лена Гордина, мы с ней ходили.

– Ну да, ну да. – Турецкий казался себе полным идиотом. Надо же, а напридумывал себе, ночи не спал! А это всего-навсего чокнутая Гордина, действительно доктор, но медицинских наук. Он сам сдуру когда-то познакомил их, не ожидая, что Ирка всерьез заинтересуется психиатрией. Потом ругательски себя ругал за эту опрометчивость. Но кто знал, что его рассудительная, прагматичная жена вдруг с такой страстью увлечется психиатрией, а заодно и судебной медициной. Теперь все ее подружки были задвинуты на задний план, а свое свободное время она проводила с новой подругой. И эта старая дева морочила ей голову всякой дребеденью, иногда доводя Турецкого до ярости. Саша, как мужик опытный, догадывался, что не зря эта мымра прибилась к их берегу. Чувствовал он: влюбилась в него баба. Но не мог же он запретить своей жене дружить с этой докторшей. Надеялся, что она переболеет своим новым увлечением и опять вернется к тихому интеллигентному делу – преподавать детишкам музыку. А Ирка теперь донимает его своими новыми знаниями, устраивая то тестирование, то экзамен. Да как-то так с подковыркой каждый раз, что он чувствовал себя дураком. А бабы ржали.

– Ирка, если бы я не знал, как хороша ты бываешь со мной в постели, я подумал бы, что ты изменила сексуальную ориентацию. И оторвал бы твоей Гординой ее куриную башку. Учти, если между нами возникают ссоры, то это с ее подачи.

– Ну, Шурик, ты совсем обалдел. Какая, на фиг, смена ориентации? Я мужиков люблю, ты разве забыл?

– Помню, – мрачно ответил Турецкий. – Но требую, чтобы ты любила из всех мужиков меня одного. А то знаю я твою лихую натуру. Муж за порог, а ты хвост кверху и ну зазывать поклонников!

Ирка тихонько хихикала. Она обожала доводить мужа до состояния ревности. И умела так осторожненько его подвести к этому состоянию вполне невинным словом или намеком, что ему мерещилось уже невесть что. Она была уверена: ревнует, – значит, любит.