— Чем?

— Всяким…

Компьютер прислушивался к беседе отца и сына. Скоро ли кончится? Зараза, подумал Золотарь. Это ты? Ты здесь? И подумал, что стал похож на луддита. Крушителя станков. Разбить молотком все ПК на планете, и наступит мировая гармония.

Лев возляжет рядом с агнцем.

— У тебя новая юзер-пикчер?

— Ага. Правда, классная?

На картинке Антошка, искаженный широкоугольным объективом, вывалил язык до подбородка. Узкий, крохотный лобик. Глаза сошлись к переносице. Брови домиками.

— Классная. Народу нравится?

— Ага. Им нравится, когда дебил.

— Не понял?

— Прикольно. У нас многие рожи корчат. Типа клоун.

— У меня был знакомый клоун.

— Никулин? Карандаш?

— Ну, брат… Ты меня совсем в старики записал. Карандаш умер в начале 80-х. Я тогда в твоих ровесниках ходил…

Маленький человечек в котелке. Терьер Клякса.

За две недели до смерти — в последний раз на манеже.

Однажды Карандаша спросили, доволен ли он своей судьбой. Клоун улыбнулся:

— Никогда не задавайте такой вопрос человеку, который в семьдесят лет решил стать серьезным. Сорок лет я шутил на манеже. Теперь пришло время разобраться, над кем и над чем я шутил. У каждого вида искусства свой путь к истине, а у каждого художника свой путь познания истины. Я выбрал смешной путь.

— А говоришь, не был знаком…

Золотарь опомнился. Секунду назад он ясно видел лицо клоуна. Слышал слова: «Я выбрал смешной путь.» Нет, не слышал. И не читал. Слова возникли из бормочущей мглы — безвидные, беззвучные. Еще — фото. Черное-белое, крошечное, вроде Антошкиной юзер-пикчер.

— Я что-то сказал?

— Ага. Про Карандаша.

— Точно?

— Точно.

— Наверное, читал где-то. Нет, я знал другого клоуна. Не такого знаменитого. Он говорил мне, что к публике выходят, как дрессировщик — к опасному хищнику. Долго готовятся. Оттачивают мастерство. Настраиваются. Костюм, выражение лица, жесты. Реквизит. И все для того, чтобы не съели. Публичность требует всего тебя, говорил он. Тебя в наилучшем виде. Тебя в боевой готовности. Без остатка. Иначе — съедят.

— Это точно.

— Тебе-то откуда знать?

Антошка кивнул на монитор:

— Да мы все это знаем. Считай, круглые сутки — на публике…

— С похмелья, — Золотарь чувствовал, что надо остановиться. И не мог. — В драной майке. С глупой рожей. Косноязычные. Раздраженные. Злые. Без тормозов. Случайные. С куцыми мыслями. С идеями-выкидышами. С желаниями, которым не сбыться. С никчемушней болтовней. Круглые сутки на публике. И круглые сутки она вас — нас! — жрет. Аж хруст стоит. Все-таки есть разница между публичностью артиста и публичностью девки…

— Пап, а у тебя ведь тоже дела? — вдруг спросил сын. — Да?

— Да.

— Какие?

Вот тут Золотарь понял, что влип. Честное слово, он не взялся бы объяснить сыну, какие у него дела. И дела ли это.

3

— Ой, а эта!

— Роскошь!

— Просто чудо!

Рита не утерпела: перебралась к Шизе. Теперь дамы щебечут над клумбой виртуальных орхидей.

— А вот еще лучше!

— Я всю галерею на закачку поставила.

— Сбрось мне на флэшку…

— Ага. Пока можем другие поискать…

Они, значит, в цветниках резвятся, а нам дерьмо разгребай! Словно прочитав мои мысли, Натэлла косится в сторону подзащитной. В синих, как озера из песни, глазах бегемоточки блестит неодобрение. Самовольно пропасть из поля зрения — кто разрешил? Никто. Но хватать и возвращать Натэлла не спешит.

— Етить-колотить…

Это, ясное дело, Карлсон.

— Нарыл что-то ценное?

— Так, фигня…

А пальцы-сардели по клаве — что твой пианист в Альберт-Холле. Трынь-трынь-трынь! Кнопочки в ответ: шур-шур-шур! И мышка контрапунктом — клик-клик! Фигня, говоришь? Вон и принтер загудел, всосал лист бумаги.

— Я щас…

Колобок в джинсе катится за дверь. По дороге Карлсон судорожно дергает из кармана мобилку. Как назло, телефон застрял и не желает являться на свет божий.

— Что с ним?

— Не знаю, — басом вздыхает Натэлла. — Вы тут все психи.

— А ты?

— И я. Раз тут…

Возвращается Карлсончик через пару минут. Взъерошенный, глазки бегают. Сунулся к принтеру, схватил листок с распечаткой. Близоруко щурясь, уткнулся в него носом. А нос-то у тебя вспотел, дружище! Весь в росе, как огурец на грядке.

И снова — к компьютеру.

Меня заело любопытство. Откатываюсь вместе с креслом — так, чтоб видеть Карлсонов монитор. В сеть полез? Нет. Вывел на дисплей какую-то таблицу, сверяется с распечаткой. Губы пляшут качучу — беззвучно. Что ж ты нарыл, брат? И признаваться не хочет… Снова за телефон схватился. Тычет в кнопки.

Не отвечает телефон. Что делать будешь, охотник?

— Рита?

Решил находкой поделиться?

— У меня…

Не слышит Рита. В орхидеи зарылась.

— Рита!

— Что?

В голосе Риты звучит неудовольствие.

— Я нашел…

— Потом.

— Интересное…

— Потом.

— Хочешь посмотреть?

— Не хочу.

— Оно клевое!

— Я занята.

— Иди лесом, — подключается Шиза. — У нас интересного — зашибись.

— Рита! Ты такого еще не видела!

— Скинь по сетке!

Спелись дамы. В унисон.

— Не могу по сетке! — упрямится Карлсон. — Я большой файл на закачку поставил. Боюсь, зависнет.

Врет. Неумело и глупо. Что на него нашло?

Краем глаза замечаю: Натэлла тоже уставилась на Карлсона. Судя по выражению ее лица, фрекен Бок готова взяться за мухобойку. Неужели Карлсон импицирован?! Да или нет, но толстяк, не в силах усидеть на месте, винтом выворачивается из кресла. И я понимаю: один его шаг к шкафу, за которым притаилась Рита — и в «нижнем котле» начнется битва титанов. Натэлла, кто б сомневался, скрутит беднягу в бараний рог. Но в этот момент лучше находиться где-нибудь подальше.

В идеале, в Антарктиде.

Однако Карлсон за шкаф не спешит. Напротив, он демонстративно прикладывает палец к губам и начинает делать Натэлле странные знаки. Тычет кулаком в сторону шкафа, подмигивает, как припадочный, приплясывает на месте…