…про поставки всякой канцелярской мелочи для государственных нужд карандаши получались из чистого золота, хотя такой же в киоске стоил в двадцать раз дешевле. Чиновник, который подписал разрешение на закупки, получил долю в одном из поселков повышенной комфортности.

И он такой был не один.

Стас предлагал идеи, рисовал схемы, иногда находил людей, к которым стоит обратиться, и потихоньку превращался в главный мозговой трест той неведомой корпорации, которую во внешнем мире представлял Феодосий.

Лакринский не был в ней главным, но благодаря Стасу таким становился.

После одной особо удачной сделки Феодосий вручил Линьковичу часы. «Это знак особого уважения, береги их, — клекотнул он, — если я скажу надеть, надень». К часам прилагалась машинка — она их качала, чтобы не испортились.

Стас не рассказывал отцу о своей работе еще и потому, что почему-то не хотел поминать при отце Лакринского.

Иван Георгиевич встретил Стаса жареной картошкой с сосисками, солеными огурцами и колбасным сыром. Оливки, красная рыба и салями были приняты с благодарностью. Пить решили водку.

Первая за встречу прошла соколом, вторая, грустная, — за маму — тоже, после третьей закурили.

Отец по недавней привычке стрельнул у сына «Голуаз»:

— Крепкая сигарета, хорошая, ты поосторожней с ними, будешь кашлять, как я.

Выпили еще по одной.

До футбола оставалось чуть больше часа.

— А я ведь случайно сегодня здесь, — отец снова закурил, теперь уже свой «Пегас». — Нашел старую записную книжку, там телефоны ребят, с которыми в конце восьмидесятых большие планы строили, стал звонить — один выехал и другие люди живут, второй помер, третий тоже куда-то делся (тут только Стас сообразил, что отец звонил по стационарным номерам, а не на мобильные) и вот только Вадик откликнулся. Что, как, обрадовался, договорились, что я к нему сегодня. Так завеселился я, что не расслышал, он мне к шести сказал, решил, что к шестнадцати. Корм зверью оставил, — отец кормил несколько поселковых собак и кошек, — пару банок в сумку, сосисок купил в палатке на станции, там у нас хорошие, и в Москву. На улице, уже около дома его батон хлеба на всякий случай прихватил. Поднимаюсь, дверь приоткрыта, захожу, никого нет, я в комнату, а там содом с гоморрой, во второй две шлюхи сидят, тут какой-то вертлявый выскочил, кричать принялся, а с кухни Вадик бледный.

Стас ничего не понимал. Иван Георгиевич разлил. Выпили.

— Хату под бордель сдает, а поскольку деваться некуда, на кухне сидит, шлюхам чайник греет, в шесть часов выговорил, чтобы ушли на вечерок, заказов вроде не было, я плюнул и на улицу, а батон все в руках держу, в сумку запихнуть не могу.

Стас только тут понял, о каком Вадике идет речь. Сидевший с юности в голове образ уверенного усача в непременной тройке совсем не вязался с бедолагой, сдающим жилье проституткам.

— Ты офигел, а представляешь, как я? — Линькович-старший подложил сыну картошечки. — Теперь думаю, хорошо-то как, прямо успокоился.

Выпили.

— Я ведь уже больше десяти лет про то, как мы… всё… профукали. Помнишь, как в большой комнате пировали, рюмки тянули за наше время, которое, вот оно, приходит, пришло уже совсем. Вот партаппарат с балаболами на хер и запляшет, все зацветет, мы настоящие производственники, люди дела. Так вот мы не люди дела, а знатные свистелы, ничего не знающие и ни к чему не готовые. На словах про технократические революции, а по сути о Сталине без стрельбы — ну или со стрельбой, но чтобы мы не знали и в нас не стреляли.

Такого разговора у них не случалось никогда. Сначала сын был маленьким, потом Ивану Георгиевичу было не до того, а потом все вообще поменялось. Тут Стас понял, что совсем не слушает отца, а тот даже этого и не заметил.

— …И вот он и говорит, что ты со своим производством и уникальными технологиями, ерунда какая, тут нужен склад. Я даже подумал, что можно бы часть отдать, а оказывается, нужно все. Потому что там не только спирт «Рояль», но и посерьезней всякое.

Стас закурил. Спорить было не о чем. Он пришел в бизнес, когда от поколения отца оставались рожки да ножки. Не то чтобы все старшее поколение ни к черту для новой жизни — совсем нет. Старики до сих пор рулили — Стас это очень хорошо знал, — но вот такие, как его отец, шансов не имели никаких.

Непонимание, что производство, технологии, и даже продажи, и вообще все прочее вторично, а первичны только деньги, было приговором. Так соболь не понимает, что зубы и грация его ни к чему, нужна только шкурка. Выживали те, кто отходил на вторые роли или мог переломить себя. Отцу еще повезло, что живой. Спасибо прям.

— Поэтому и поломались так быстро… Ты сколько раз в жопу улетал?

Выпили.

Стас стал прикидывать. Первый раз вместе со всей семьей. Второй — когда пирамида, которую они так хорошо рассчитали, улетела в края дальние вместе с хозяином, — но тогда без дела он сидел всего три недели, да и деньги еще оставались. Вот в 1998 году было пожестче…

— Раза два, — выдавил он из себя, надеясь, что отец не запросит подробностей.

Они и не требовались.

— Вот ты падаешь и встаешь, значит, тверже меня. А я считал совсем по-другому.

Выпили.

— А я позволил себе сломаться на раз и все сидел тут, попердывал, горем упивался, ты знал, что мне мать тогда в 1993 году снотворное в чай налила?

Врать было бессмысленно.

— Я потом долго себя ел, что проспал все, пока товарищей моих… А потом понял, что мать не только меня, но и тебя упасла… Меня б тогда убили… — и как бы ты потом? А так ничего, все при своих.

Выпили.

— Ты про внучек моих расскажи.

Стас вспомнил, что несколько недель назад привез в старую квартиру альбом со свежими фотографиями — не хотел ехать с ними к Лизе, проще было закинуть сюда. Пока искал его, вспомнил родителей на свадьбе.

Иван Георгиевич и Альбина были единственными гостями со стороны жениха, но многочисленную родню и друзей невесты покорили на два свистка. Линькович-старший надел форму подполковника со всеми наградами, в том числе двумя медалями с неведомыми буквами. Он выглядел как испанский гранд или как британский лорд. Альбина в вечернем платье родом из семидесятых годов смотрелась элегантней некуда.

На этом дружба семьями и окончилась. Старшую внучку дед видел четыре раза от силы, младшую всего раз, но всегда просил Стаса делать подарки на день рождения как бы от него. Кариной обычно не очень интересовался. Альбом полистал с интересом.

Выпили за девочек.

— Помнишь, Антон Маяков, товарищ твой на даче, ты отношения с ним какие-то поддерживаешь? — этого вопроса Стас совсем не ожидал.

— Нет, вроде много лет не виделись, считай с середины восьмидесятых.

Отец неторопливо разлил. Выпили.