Ярко блестел впереди на шоссе чистый белый снег. Темный глухой бор смыкался над ним и задумчиво шумел зелеными вершинами розовых сосен в голубом, точно замороженном небе.

В этом лесу, в несказанном очаровании зимней природы, в прозрачной нежности ее красок, в тихой песне хвои, колеблемой по вершинам ветром, все, что делалось сейчас людьми, казалось Выржиковскому ненужным, скучным, пошлым и противным до одури.

Старый Ядринцев внимательно обошел лесопильный завод на фольварке Александрия.

– Ну и ну, – промычал он про себя и покрутил головою.

Сопровождавший его старший дровосек, Феопен Иванович, услышав, встрепенулся, как птица ночью, и спросил:

– Чего изволите?

Ядринцев смотрел Феопену прямо в глаза, по-солдатски, честно, прямо и открыто. Феопен потупил глаза.

– Это завод русско-польской компании?

– Так точно.

Высокий, широкоплечий, сильный мужик, в русой бороде, с серыми маленькими глазами, стоял против Ядринцева. Тип старого лесника-объездчика… В старину в барских охотах бывали такие доезжачие. Век в лесу или в степи с природой. От природы ли или от общения с барами бывала в них всегда какая-то мягкая, внутренняя деликатность, прикрытая хмурой сдержанностью и соединенная как будто с чувством своего превосходства над другими. Превосходства в умении слышать голоса и понимать язык природы.

– Сам откуда?

– Села Борового.

– Что там мужики говорят про Советы?

– Что говорят? Вам, чай, известно, как верить мужику… У него что зарубил, по тому и тешет… А там, поди, снуй основу… Говорят хорошо… Да проверять надоть.

Ядринцев стоял против сараев с прочными дверями. Сараи были замкнуты на замок и опечатаны польскою казенною сургучной печатью.

– Здесь что?

– Не могу знать… Опечатано без нас.

– Не ври… В армии служил?

– Кто теперь не служил… Все служили, – вздохнул Феопен.

– Так не знаешь, что в сараях?

Феопен опустил глаза.

– Кто ж их знает…

Ядринцев прошел к конюшням. Двадцать лошадей, не крупных, легких, не крестьянских, не рабочих, скорее верховых, стояло в военном порядке на конюшне.

– Лес куда теперь возите?

– На узкоколейку, на Копыли.

– А оттуда?

– На Стобыхву.

– Это почти сто верст?

– Сто верст и будет, – как бы удивился знанию Ядринцева Феопен.

– Какой же расчет?

– Дело хозяйское.

– Почему не в Гилевичи через Боровое?

– Там теперь совецкая земля…

– Ну и ну… Обкарнали матушку Россию, – пробормотал Ядринцев. – А что в урочище Красный Бор глухари теперь есть?

– Кто ж их знает… Как сказать… Об весну токовали, однако.

– Так вот, Феопен. Значит, весь внутренний распорядок, наряд лошадей, харчи – все от меня… Понял?

– Точно так… То есть… по заводу?

– Что значит «по заводу»?

– Да уж так… Если что прикажут со вне, то уж… как прикажут.

– Я не понимаю, Феопен.

Но Феопен хмуро молчал и ничего от него больше нельзя было добиться.

В большом досчатом сарае пыхтел локомобиль. С дребезжащим свистом ходила широкая продольная пила, ей дробно вторила круглая поперечная. Каждые полминуты раздавался плоский, шлепающий, звонкий звук падающей доски, и почти непрерывно стучали летящие из-под круглой пилы обрубки тонких стволов.

Ядринцев прошел в калитку, прорезанную в широких воротах. В тусклом свете осеннего дня, проходившем через многостекольные широкие окна, все было в розовом отблеске летящих опилок. Едко пахло спиртным запахом свежераспиленного дерева. Визжала, вертясь, широкая звонкая пила и точно стонала под нею красная сосна.

Глеб и Владимир с двумя рабочими направляли работу.

Тут ничто не казалось подозрительным Ядринцеву. Глеб в кожаном фартуке стоял у машины. Над его головой, шелестя, порхал широкий ремень, мягко скользя с блестевшего смазанной сталью маховика. Владимир склонился, стоя у высокой конторки, отмечая по большой книге работу. Рабочие, крестьяне, больше люди лет под сорок, направляли под пилы бревна и тонкие стволы.

«Да, конечно, лесопильный завод на полном ходу. Эксплуатация лесной дачи господина Заркевича. А все-таки… – подумал Ядринцев. – Девять человек ушли на работу по рубке леса за пять верст отсюда. Завтра поедут возить. Но что опечатано в сараях?.. Почему такие хорошие лошади? И люди под одно лицо. Точно переодетые в крестьянские свитки гвардейцы… Впрочем… Верно сказал Феопен: кто теперь не служил».

По деревянной, со свежими, еще не зачерневшими ступенями лестнице Ядринцев поднялся наверх, в жилое помещение. В небольшой кухоньке пахло супом. Кипела в кастрюлях вода. За дверью Ольга что-то приколачивала, напевая по-польски.

– Ольга Николаевна, можно?

– Пожалуйте, Всеволод Матвеевич.

Ольга на стуле, с молотком, сухими дубовыми ветвями окружала портрет маршала Пилсудского в черной раме. В зубах у нее были гвозди. В глазах горел смех. Сквозь зубы напевала:

– Колор охронны… Колор охронны…[23]

Вынула гвозди из зубов и, улыбаясь сама своей затес, смотрела на Ядринцева.

– Что, дедушка? Так ладно придумала? Хотела напротив еще Ленина повесить, да нигде на нашла здесь портрета. Как-нибудь с оказией достану из Минска. Приходи, кто хочет. Самые настоящие, заядлые поляки, – показала Ольга на портрет Пилсудского. – Самые правоверные коммунисты, – махнула рукой на пустую досчатую стену, где по щелям золотистым янтарем блестела смола.

«И она тоже догадывается, – подумал Ядринцев. – У ней та же дума, что у меня. Глеб и Владимир… Те… Нет… Просты, как дети… А она поняла… Лесопильный завод это только – “колор охронны”… Только от кого?.. От чего?.. Как видно, и от поляков, и от коммунистов… А ну, как только от поляков?..»

Ядринцев прошел в свою комнату и стал разбирать счета и конторские книги.

Днем нудно и надоедливо стучала машина и визжали пилы. Весь дом дрожал в мерном порхании махового колеса, пыхтела наружу пароотводная труба. Ночью была такая тишина, что, казалось, слышно было, как крутится и летит в бездну земля.

Глеб и Владимир, измученные непрерывной работой и долгим стоянием на ногах, – у них ноги пухли от этого, – ложились рано и спали крепко. Ольга, прибравшая кухню и столовую, помывшая посуду, уставшая от домашней суеты, – шутка сказать, она одной стряпухой на весь завод, – надев старую беличью шубку, еще «прошлую», сибирскую, купленную для матери «когда папа полком командовал», вышла на верхний маленький деревянный балкончик, примыкавший к общей столовой.