Монтгомери знал это слишком хорошо, будучи мужем упрямой шотландки. Однако тотчас же забыл обо всем, что собирался сказать, пораженный открывшимся перед ним зрелищем.

В Донкастер-Холле было сорок человек прислуги. Равное число мужчин и женщин. Большинство мужчин выстроились на газоне на склоне холма перед фасадом Донкастер-Холла, образовав три ряда. Во главе этого построения стояла его жена. Перед каждым из рядов находилось по ведру воды.

Вероника подняла руку, и первый из мужчин схватил ведро, передал его следующему в ряду, и так до тех пор, пока оно не дошло до последнего мужчины, опрокинувшего его на гору горящей соломы.

Должно быть, Вероника засекала время их действий, потому что, когда объявили победителя, мужчины в центральном ряду подняли руки, празднуя свою победу.

— Что она делает?

— Это пожарная команда, сэр, — ответил Рэлстон. — Леди Фэрфакс настояла на том, чтобы ее создали.

— Настояла? Почему?

— Прошу прощения, сэр, но такова была ее воля. Ребята здесь с полудня.

На Веронике было платье, которого он раньше не видел, — в зеленую полоску, и оно ему понравилось.

Монтгомери зашагал вверх по склону холма, направляясь к жене. Вероника увидела его приближение и обратилась с речью к своим людям:

— Вы все сделали очень хорошо. Запомните свои цвета, и попрактикуемся на следующей неделе.

— Цвета?

Она ему не ответила. Только обернулась посмотреть на него и принялась собирать ведра.

— Ты возвращаешься в Америку?

— Что?

— Почему ты бродишь каждую ночь? — спросила она.

— А что в этом дурного?

Вероника понизила голос:

— Почему последние две ночи ты не приходил ко мне?

Монтгомери хмуро смотрел на нее.

— Над чем ты там трудишься в винокурне?

Он не ответил, и тогда лицо Вероники отразило его выражение: она тоже нахмурилась.

— Я не стану отвечать ни на один твой вопрос, — заявила она, — пока ты не ответишь хотя бы на один мой.

С этими словами она подхватила ведра и удалилась, оставив ею стоять и смотреть ей вслед.

Вероника поднялась на второй этаж, надеясь, что не застанет Элспет в своей комнате. Она была гибельно близка к слезам и не хотела, чтобы кто-нибудь их видел. Она всегда старалась не показывать своих чувств, возможно, потому, что так остро ощущала чувства других.

Вероника вошла в пустую комнату и с облегчением закрыла за собой дверь.

Вытащив мешок из бюро, она села у окна на один из удобных стульев. Медленно вытащила зеркало и подняла его, держа коричневое стекло на некотором расстоянии от себя.

Все, что она в нем увидела, — это неясное отражение своего лица. Глаза ее казались слишком большими и испуганными.

Вероника услышала, как Элспет вошла в ее спальню. Это давало ей достаточно времени, чтобы успокоиться и собраться с силами. Но прежде чем она успела спрятать зеркало в мешок, Элспет заглянула в него.

— Что это, ваша милость?

Ее сердце упало, когда Элспет приблизилась к ней, протянула руку и взяла зеркало. В зеркало она не смотрела, только провела кончиками пальцев по алмазам, обрамлявшим стекло.

— Это Туллох Сгатхан, — сказала Элспет, и в ее голосе прозвучало удивление. — Я не видела его с тех пор, как была маленькой девочкой.

— Туллох Сгатхан? — спросила Вероника, указывая на соседний стул.

Элспет села, улыбаясь и глядя на тыльную сторону зеркала.

— Хотя я не могу вспомнить, чтобы на нем были все эти ослепительные камни, — сказала Элспет. — Возможно, это не оно.

Она посмотрела на Веронику.

— Оно принадлежало моей бабушке Мэри Туллох.

— Ты не смотришь в зеркало, Элспет. Почему?

— Моя бабушка говорила, что оно показывает женщине, какой путь избрать. Другое дело, захочет ли она этого. Поэтому, думаю, что в известном смысле оно показывает будущее.

— Ты когда-нибудь смотрелась в него?

— Да, однажды, когда была маленькой девочкой. И увидела в нем себя такую, какая я теперь, только старше.

Улыбка Элспет стала шире.

— Со мной было двое малышей. Для меня этого оказалось достаточно.

Вероника положила зеркало на колени стеклом вниз:

— Больше я ничего не могу увидеть.

Элспет потянулась к ней и похлопала ее по колену уморительно покровительственным материнским жестом.

— Но вы сами можете его спросить, ваша милость.

Испуганная и удивленная, Вероника пристально посмотрела на нее:

— Твоя бабушка еще жива?

Элспет кивнула:

— В мое последнее посещение была жива. Если бы она умерла, кто-нибудь из моих братьев или сестер дал бы мне знать. Она очень стара, но еще энергичная и деятельная. Живет в Килмарине возле Перта, где я выросла.

— Я думала, ты из Лоллиброха.

Элспет улыбнулась и покачала головой:

— Нет, семья Робби оттуда. А моя из Перта, и время от времени я испытываю тоску по дому.

— Я знаю, что это такое, — сказала Вероника, вспомнив два года, проведенные в Лондоне.

— Как случилось, что Туллох Сгатхан оказалось у вас?

Щеки Элспет вспыхнули.

— Прошу прощения, ваша милость. Я не должна была спрашивать.

— Это подарок по случаю свадьбы.

Монтгомери годами страдал от плохого сна. Крепко он спал только после того, как был с Вероникой, и это его раздражало: нельзя воспринимать ее как лекарство от бессонницы.

Две ночи он не приходил к ней, чтобы доказать, что может обойтись без нее. И выиграл это сражение. Теперь можно было перестать избегать жену.

В последние несколько недель Монтгомери изучил топографию окрестных мест, все земли вокруг Донкастер-Холла настолько хорошо, что мог спокойно бродить по тропам и холмам, даже когда не светила луна. Сегодня ночью он бродил не менее часа до того, как повернул обратно и остановился только перед парадным входом в дом.

Фасад Донкастер-Холла так сильно напоминал ему его дом, что Монтгомери представлял себя там также, как пятью годами раньше, и даже будто услышал музыку, доносившуюся из сада. Это был первый прием за два года, который они устроили после смерти родителей от лихорадки. Это был первый, он же и последний прием, поскольку его планы уже сложились.

Монтгомери собирался работать с Таддеусом Лоу над воздушными шарами, и это его решение вызвало привычную порцию насмешек со стороны братьев.