Тогда на экстракорпоральное оплодотворение был потрачен аванс, который я получил за роман. Процесс оказался длительным, сложным, нудным и ни к чему не привел. Убив многие месяцы на высиживание в приемных и чтение журналов вроде «Домашнего очага» и «Ридерс дайджест», на снимание-надевание бумажных одноразовых Халатов и долгое пребывание в ледяных смотровых кабинетах под ярким светом неоновых ламп, на унизительно подробные разговоры с совершенно посторонними людьми о нашей сексуальной жизни, на уколы, мазки и баночки для мочи, мы вернулись к доктору Розену с его поездами.

Дело было в марте 1991 года.

Доктор побарабанил пальцами по столу и в первый раз произнес слово «усыновление».

Всю дорогу домой Сорая проплакала.

В конце недели мы отправились в гости к родителям жены и рассказали им последние новости.

Разговор происходил на заднем дворе. Мы сидели на раскладных стульях и в ожидании, пока на решетке зажарится форель, попивали йогурт дуг. Хала Джамиля только что полила свои розы и недавно посаженную жимолость, аромат цветов смешивался с чадом рыбы. Теща то и дело наклонялась к Сорае, гладила дочь по голове и повторяла:

– Все в руках Господа, бачем. Может быть, все еще уложится.

Сорая даже не поднимала на нее глаза. Вид у жены был измученный.

– Врач сказал, мы можем усыновить ребенка, – пробормотал я.

При этих словах генерал беспокойно пошевелился и прикрыл гриль крышкой.

– Это доктор так выразился?

– Он сказал, это один из вариантов, – пояснила Сорая.

Мы с ней уже говорили об усыновлении и дома, и в машине по пути сюда.

– Знаю, это глупо и без смысла, – сказала мне Сорая, – но я ничего не могу с собой поделать. Я всегда мечтала, как возьму на руки существо, в жилах которого девять месяцев текла моя кровь, и однажды с удивлением и испугом узнаю в его глазах, в его улыбке себя или тебя. А без этого… я не права, да?

– Нет, все верно.

– Это очень эгоистично с моей стороны?

– Вовсе нет.

– Потому что если ты настаиваешь…

– Даже не собираюсь. Какое может быть усыновление, если мы сами сомневаемся? Разве мы сможем полюбить чужого ребенка?

Сорая прижалась щекой к боковому стеклу и молчала до самого дома родителей. Теперь за дело взялся генерал.

– Бачем… это усыновление… не для нас, афганцев.

Сорая устало посмотрела на меня и вздохнула.

– Во-первых, ребенок вырастет и захочет узнать, кто его настоящие родители, – продолжал тесть. – И нельзя его за это осуждать. Порой они уходят из дома, где их вырастили, на поиски тех, кто дал им жизнь. Голос крови – страшная сила, бачем, не надо об этом забывать.

– Я не хочу больше об этом говорить, – сухо произнесла Сорая.

– Я буду краток. – Судя по взволнованному тону, генерал нацелился на небольшую речь. – Вот возьми хотя бы Амир-джана. Все мы прекрасно знали его отца, я был наслышан про его деда и прадеда, да что там, вся его родословная налицо. Потому-то, когда его отец – да покоится он с миром – пришел сватать сына, я не колебался ни секунды. И, поверь мне, его отец не стал бы просить твоей руки, если бы не знал, кто были твои предки. Кровь – могучая сила, сила, бачем, и вы не знаете, чью кровь принесет в ваш дом усыновленный. Для американцев все это неважно – они женятся по любви и не принимают в расчет ни доброго имени семьи, ни происхождения. Им легко брать в семью чужих детей. Ребенок здоров – и слава богу. Но мы-то не американцы, бачем.

– Наверное, рыба уже готова, – сказала Сорая.

Генерал остановил на ней свой взор и потрепал по коленке:

– Радуйся, что у тебя хорошее здоровье и хороший муж.

– А ты что скажешь, Амир-джан? – спросила Хала Джамиля.

Я поставил свой стакан на оконный карниз к горшкам с геранью.

– Я, пожалуй, соглашусь с генерал-сагибом. Тесть величественно наклонил голову и направился к грилю.

И Сорая, и генерал высказывались против усыновления. Мне тоже был не по душе приемный ребенок, хотя и по своим причинам. Как видно, судьба надумала лишить меня радости отцовства за прегрешения. Как я мог противиться справедливому приговору?

– Может быть, все еще утрясется, – говорила Хала Джамиля.

А может, уже утряслось. Только не в мою пользу.

Через несколько месяцев весь мой аванс за второй роман ушел на первый взнос за дом. Хоромы с двумя спальнями, возведенные еще в викторианские времена, находились в Сан-Франциско (район Бернал-Хайтс). Остроконечная крыша, паркетный пол, крошечный дворик с деревянным помостом и пожарным колодцем… Генерал помог мне покрыть лаком помост и покрасить стены. Хала Джамиля причитала, что до нас теперь добираться больше часа, а ведь ее любовь и поддержка так нужны Сорае. Ей и в голову не приходило, что чрезмерная материнская любовь и опека и заставили дочь поселиться подальше.

Ночью, лежа с открытыми глазами рядом с мирно посапывающей Сораей, я слушал, как поскрипывает на сквозняке входная дверь, как стрекочут во дворе сверчки, и остро чувствовал всю пустоту бездетности. Она теперь всегда была с нами, в грусти и в веселье, даже любовные ласки были пропитаны ею. А уж поздней ночью она просто лежала между нами.

Совсем как грудной младенец.

Июнь 2001 года

Я положил телефонную трубку на аппарат и застыл. Только когда Афлатун неожиданно гавкнул, я понял, как тихо вдруг стало в доме. Это Сорая выключила звук у телевизора.

– Ты какой-то бледный, Амир.

Жена, прикрыв ноги одеялом, полулежала на диване (нам его еще ее родители подарили), голова Афлатуна покоилась у нее на груди. Одним глазом Сорая смотрела выпуск новостей, другим проверяла сочинения учеников, которым назначили дополнительные летние занятия, – в этой школе она работала уже шестой год. Спихнув собаку, жена села. Афлатуном нашего кокер-спаниеля назвал генерал (так на фарси звучит имя древнегреческого философа Платона). Тесть уверял: в черных блестящих глазах пса сокрыта бездна мудрости. Если, конечно, присмотреться.

За прошедшие десять лет лицо у жены слегка располнело, появился намек на второй подбородок, бедра немного расплылись, в иссиня-черных волосах показалась седина. Но она оставалась принцессой. Нос с легкой горбинкой, изысканной, словно старинные арабские письмена, брови, будто два крыла, были все те же.

– Ты какой-то бледный, – повторила Сорая, выравнивая стопку тетрадей на столе.

– Мне придется съездить в Пакистан. Она распрямилась:

– В Пакистан?

– Рахим-хан очень болен. – Словно ледяные пальцы стиснули мне сердце при этих словах.