– А Мэй-Анна не станет возражать?

– Возражать? Да она пришлет ей в подарок подгузники из норкового меха!

Проснувшись на следующее утро, я увидела на тумбочке возле своей кровати огромный букет роз, и соседки по палате подумали, что это от моего мужа, но я-то, даже не читая открытки, знала, от кого эти цветы.

– Вижу, ты уже звонила Мэй-Анне, – сказала я Виппи Берд, когда она пришла меня проведать. – А Пинку ты позвонила?

– Пинк! Должно быть, он до сих пор валяется пьяным под столом, – ответила Виппи Берд, – и Чик с ним вместе. Он сразу спросил, как твои дела, и, когда я рассказала, что у него девочка, я, ей-богу, услышала, как у него перехватило дыхание. Потом он начал кричать, звать Чика и сказал, что ты можешь назвать младенца как хочешь, не обязательно Глэдис.

Мне действительно не нравилось имя Глэдис, но я боялась, что муж сочтет имя Мэйберд глуповатым, и Виппи Берд успокоила меня, сказав, что человек, идущий по жизни с именем Пинк, не должен быть слишком привередливым.

После звонка Пинку Виппи Берд позвонила Мэй-Анне прямо в студию, и ее сначала не хотели соединять, но она сказала, что это экстренный вызов по семейным обстоятельствам, что было правдой, так как мы были единственной семьей Мэй-Анны. Виппи Берд объяснила Мэй-Анне, что я хочу, чтобы они обе были моей девочке крестными матерями и что каждая из них дала моей малышке часть своего имени. Мэй-Анна ответила, что ей никогда в жизни не оказывали большей чести, хотя после ее смерти в ее честь называли яхты, самолеты и даже один авианосец.

Пока Виппи Берд передавала мне свои разговоры с Пинком и Мэй-Анной, в палату вошел посыльный из магазина «Хеннесси» и поставил мне на тумбочку белую коробку, перевязанную розовой лентой, с картонной уточкой сверху. Внутри было такое количество оберток, что мы могли теперь до Рождества не покупать туалетную бумагу, а внутри их оказалась ночная кофточка, но не стеганая, а шелковая и вся в кружевах.

– Мэй-Анна, – сказали мы с Виппи Берд в один голос и захохотали.

– Видать, она совсем забыла, что делается у нас зимой, – улыбнулась Виппи Берд.

– И какие холодные дома в нашем квартале, – присоединилась я.

Но эта кофточка мне очень понравилась, и я надела ее поверх своей фланелевой ночной рубашки. Потом Виппи Берд вручила мне свой подарок – детское лоскутное одеяло на вате, которое сшила сама, вручную, даже не пользуясь швейной машинкой, и на котором сама вышила Пастушку Сьюзи, героиню наших любимых детских сказок, и семь ее овечек. Она заранее чувствовала, что родится девочка, объяснила Виппи Берд, но на всякий случай сделала еще одно, если будет мальчик. Когда она увидела, как я рада этому подарку, она пообещала, что на первый день рождения Мэйберд сделает ей одеяло с майскими пташками. Я до сих пор недоумеваю, когда Виппи Берд успела сделать эти одеяльца, ведь она все время была у меня на виду.

Но нам не довелось справить первый день рождения Мэйберд, хотя мы так об этом мечтали! Уже на третий или четвертый день врач сказал, что малышка не в порядке. Он считал, что, поскольку она родилась до срока, ее легкие не успели сформироваться и она не может нормально дышать.

Как это несправедливо, пожаловалась я Виппи Берд. Я полностью покорилась судьбе, когда потеряла первого ребенка, потому что у меня не было времени полюбить его, но я уже успела полюбить Мэйберд. Виппи Берд сказала, что надо благодарить бога за каждое мгновение, которое мы провели вместе с этим бесценным ребенком, и что лучше было иметь Мэйберд хоть несколько дней, чем не иметь вовсе, и ее слова чуть-чуть смягчили мою боль.

Виппи Берд сообщила Мэй-Анне телеграммой, что Мэйберд долго не проживет. Мэй-Анна позвонила руководству больницы и договорилась, чтобы меня перевели в отдельную палату, объяснив Виппи Берд, что мне тяжело будет находиться вместе с другими, более счастливыми матерями. Мэй-Анна знала, что гордость не позволит нам с Пинком согласиться, чтобы она оплачивала мое пребывание в отдельной палате, подобно тому как в свое время она сама не согласилась взять деньги у моей мамы, и поэтому она попросила Виппи Берд объяснить мне, что больничное начальство само так распорядилось, потому что одна одноместная палата случайно оказалась свободной. Лишь много позже я узнала, что отдельную палату оплатила мне Мэй-Анна.

Пинк так и не увидал нашу дочь живой и ни разу не подержал ее в своих больших руках, и это осталось моей печалью на всю жизнь. Перед самым ее концом доктор распорядился принести ее мне, и, лежа в постели, я держала ее на руках, а Виппи Берд сидела рядом со мной, и медсестра ждала у окна, но так тихо, что я про нее совсем забыла. В больнице по военному времени не хватало рабочих рук, но медсестра до последней секунды жизни моей крошки никуда не уходила и даже дала мне подержать ее еще чуть-чуть, а потом взяла из моих рук, словно живую, и сказала мне: «Господь прибрал ее, миссис Варско».

По словам Чика, он думал, что Пинк сойдет с ума от горя. Пинк сказал, что должен быть со мной, пусть хоть на похоронах, но начальство отказалось его отпускать, и он хотел уже уйти в самоволку, но Чик втолковал ему, что так он не успеет никуда добраться, а очень быстро окажется в тюрьме, и никому от этого не будет легче.

Пинк ругал себя за то, что ушел в армию, когда ему следовало быть дома, хотя никто не мог позаботиться обо мне лучше, чем Виппи Берд. Но в этой беде никто – ни он, ни она – не были в состоянии ничем мне помочь.

На похоронах были только самые близкие. Малютка Мэйберд лежала в своем крохотном гробике, как маленький ангелок, завернутая в саван из розового шелка. И гроб, и саван заказала Мэй-Анна, и она же дала Свиному Рылу денег на свечи, хотя Виппи Берд сказала, что свечи сейчас ни к чему, ведь души таких младенцев отправляются прямо в рай. Виппи Берд сказала, что свечи были нужны самой Мэй-Анне, потому что в этот момент она сама ближе всего была к материнству.

Вернувшись домой с кладбища, я села в гостиной в кресло-качалку, маленький Мун забрался ко мне на колени и сказал: «Я люблю тебя, тетя Эффа Коммандер», – и заснул у меня на руках. То, что он был у нас с Виппи Берд один на двоих, поддерживало меня, и Пинк тоже сумел пережить наше горе и чуть позже сказал мне, что у нас с ним будут еще дети, но это так и не осуществилось.

Мэй-Анна никогда не забывала Мэйберд, и с тех пор каждый год в одной из бьюттских газет в разделе «В память почивших» в день смерти Мэйберд появлялось несколько слов: «В память дорогой Мэйберд, ушедшей безвременно. Помним, скорбим. МАК».

В день, когда наши ребята отправились в Европу на транспортном судне, Виппи Берд припомнила ту давнюю схватку на плотах – тогда, когда мы были еще детьми. «Бастер и Стеннер Свиное Рыло были сильнее всех остальных ребят, и ни тот, ни другой не пошли в армию. Забавно, ты не находишь?» – спросила она. Конечно, мы ни в чем не винили Бастера, но нам было странно, что федеральное правительство рассматривает чтение молитв и махание кадилом как «отрасль, важную для национальной обороны».