«Самой непритязательной и самой притязательной! Равик, злополучный даритель, держит свое сердце высоко, как факел, и благодарит тебя, пума юношиня, соратница, мальчик-принц, зеркало и чистый хрусталь, в котором разгорается и сверкает его фантазия, за все, что ты дала ему. И богов за то, что они подарили тебя миру и на некоторое время ему…»

«Невозможно к чему-нибудь из этого прикоснуться — но невозможно также это пламя превратить в добропорядочно тлеющие угли телефонного знакомства. Невозможно как святотатство — лишь то, что обрываешь, остается. Поэтому: адье!

Случай подбросил мне сейчас под занавес то, что я долгие годы искал по всей Европе: несколько пум самого великого рисовальщика пум в мире… Прими их и давай похороним пуму и восславим жизнь!

И не будем друзьями в буржуазном и сентиментальном смысле, чтобы безнадежно растоптать три года быстрой, огненной жизни и фата-моргану воспоминаний».

«Я думал, что лубовь это такое чудо, что двум людям вместе намного лучше, чем одному. Как крыльям эроплана».

«Как обстоят дела у тебя, Юсуфь, насчет «последнего желания, оставшегося у тебя в жизни»? Обволакивает ли тебя счастье золотом, как в летний вечер… Салют! Живи! Не растрачивай себя! Не давай обрезать себе крылья, домохозяек и без тебя миллионы. Из бархата не шьют кухонных передников. Ветер не запрешь. А если попытаться, получишь спертый воздух… Танцуй! Смейся!

Салют, салют! …Благодарю тебя, небесное прощай! И тебя, разлука, полная виноградной сладости. То, что ты ушла, — как нам было этого не понять? Ведь мы никогда не могли понять вполне, как ты среди нас очутилась…»

«…Она слегка повернула голову:

— А я было собралась… начать жить по-новому…

Равик промолчал. Что он мог сказать ей? Возможно, это была правда, да и кому, собственно, не хочется начать жить по-новому?

Она опять беспокойно повела головой в сторону. Монотонный измученный голос:

— Хорошо… что ты пришел… что бы со мной стало без тебя?

— Ты только не волнуйся, Жоан.

«Без меня было бы то же самое, — безнадежно подумал он. — То же самое. Любой коновал справился бы не хуже меня. Любой коновал. Единственный раз, когда мне так необходим мой опыт и мое уменье, все оказалось бесполезным… Все напрасно…»

К полудню она все поняла. Он ничего не сказал ей, но она вдруг поняла все сама.

— Зачем ты лжешь? Не надо… Ты не обязан лгать… обещай…

— Обещаю.

— Если станет слишком больно, дашь мне что-нибудь. Моя бабушка… лежала пять дней… и все время кричала. Я не хочу этого, Равик… Дай мне достаточную дозу для того, чтобы… все сразу кончилось. Это мое последнее желание.

— Обещаю.

— Последний год моей жизни подарил мне ты. Это твой подарок, — она медленно повернула к нему голову. — Почему я не осталась с тобой?…

— Виноват во всем я, Жоан.

— Нет. Сама не знаю… в чем дело…

…Боли усилились. Она застонала. Равик сделал ей еще один укол.

— Свет… слишком много света… слепит глаза… Равик подошел к окну, опустил штору и плотно затянул портьеры. В комнате стало совсем темно. Он сел у изголовья кровати.

Жоан слабо пошевелила губами:

— Мне надо тебе многое сказать. Многое объяснить…

— Я знаю все, Жоан.

— Знаешь?

— Мне так кажется.

Волны судорог. Равик видел, как они пробегают по ее телу.

— Ты знаешь… я всегда только с тобой…

— Да, Жоан.

— А все остальное… было одно… беспокойство. Как странно… — сказала она очень тихо. — Странно, что человек может умереть… когда любит…

Равик склонился над ней. Темнота. Ее лицо. Больше ничего.

— Я не была хороша… с тобой… — прошептала она.

— Ты моя жизнь…