Он медленно приближался к Кате, не сводя с нее взгляда, преисполненного злобным весельем.

– Я тот, кого ты искала, девочка, – прошептал он, оскалившись.

Катя содрогнулась, когда их глаза встретились. Крохотная искорка, мерцающая в темноте, неожиданно расцвела, превращаясь в громадный бутон ослепляющего света, и Кате показалось, что пол уходит из-под ног…

Она в какой-то темной душной комнате без окон, пол и стены заклеены полиэтиленом. Антон с садисткой ухмылкой держит за волосы Марину и, запрокинув голову девушки, коротким росчерком перерезает ей горло. Кровь бьет фонтаном, пятная потолок россыпью алых капель. Антон смеется, отряхивая руки от крови…

Кадр дрожит и мгновенно растворяется в воздухе, словно Катя смотрит жуткое кино. Через секунду она видит, как Морозов тащит Лизу к здоровенной бочке и все с той же ухмылкой начинает ее топить, погружая в воду голову несчастной…

Резкая вспышка, и уже спустя мгновение изумленному взору Кати предстает третья жертва, Вера. Тело несчастной подвешено к крюку, вбитому в потолок. Она хрипит, извиваясь, пытаясь достать до пола кончиками пальцев, но все тщетно…

Картинка съеживается с тихим хрустом, словно сминаемая фольга, и перед Катей очередная смерть. На детской площадке лежит Алла, побелевшее лицо в песке, остекленевшие глаза затягиваются пленкой, а голова покрыта коркой запекшейся крови…

С сухим щелканьем кадр разлетелся на сотни разноцветных пазлов, которые, тускнея прямо на глазах, медленно растаяли в темноте.

На Катю, плотоядно облизываясь, смотрел Антон.

– Не подходи ко мне, – разлепила губы Катя. – Гребаный псих!

– Из твоих уст это звучит как комплимент, – хохотнул Антон. Внезапно резким движением он выбросил руку вперед, схватив девушку за волосы и, прежде чем она успела что-то предпринять, поволок ее из комнаты.

Катя заверещала. Цепляясь за любые выступы, она пыталась освободиться, но, получив крепкий удар от Морозова, обмякла. Лишь слабый сдавленный стон вырывался сквозь зубы.

– Вот и правильно, – пропыхтел Антон. Он протащил Катю по ступенькам вниз. – А то у меня уже уши болят от твоих воплей. Так на чем я остановился? Ах да… С сестрой твоей незадача вышла. Я ж на тебя глаз положил, дорогая. Очень мне не понравилось, как ты тот труп на старом заводе отыскала. А в итоге поймал ее, Ларису. Мы когда к тебе с Семеном утром по вызову приехали, я чуть в штаны не наделал, вы ж абсолютно одинаковые… А как ты от меня на мосту улепетывала… Молодец, спаслась! Я рассчитывал, что ты разобьешься, но, видать, у тебя целый полк ангелов-спасителей. Вот только сюда твои защитники побоятся спускаться. Здесь моя территория, детка. Моя.

– Так это ты тогда пробрался ко мне домой? – догадалась Катя. – Когда я была в ванной?

Антон кивнул.

– Не знаю, что меня тогда остановило… Я слышал, как ты с кем-то переругивалась, и не стал рисковать.

– Семен скоро будет здесь, – хрипло сказала Катя. Безумец продолжал волочить ее, держа за волосы, и от нестерпимой боли у нее на глазах выступили слезы. Ей начало казаться, что волосы трещат, отслаиваясь вместе со скальпом от черепа.

– Ого, как мы заговорили, – улыбнулся Антон. На этот раз улыбка вышла мягкой и доброжелательной, хотя глаза его оставались двумя слюдяными окошечками, за которыми бушевал ураган. – А вы разве не поссорились?

Не дождавшись от Кати ответа, Морозов проговорил с озабоченным видом:

– Слушай, а может, ты и права. Пожалуй, не буду с тобой тянуть…

С этими словами он швырнул Катю в сторону с такой небрежной легкостью, словно та была нашкодившим котенком, а не взрослой девушкой.

Вытащив из заднего кармана джинсов фотографию, Антон склонился над ней:

– Ты ее тут нашла?

Катя кивнула, с неприкрытой ненавистью глядя на маньяка.

– Это я, – с гордостью произнес Антон. – Похож? С Ним. С папой… Я как сейчас помню день, когда была сделана эта историческая фотография… У папы был фотоаппарат «Зенит», и он обращался с ним как профессионал. Он любил это дело. Тогда нужны были навыки и упорный труд… выдержка, диафрагма, фокусировка… не то что сейчас – достал телефон и на кнопку нажал… Отец ставил фотоаппарат на штатив, чтобы картинка получилась более четкая… Как будто это вчера было… Папа напряжен и сосредоточен… Я внимательню наблюдаю за каждым его шагом, пытаясь запомнить последовательность действий… Мешают гудящие мухи, но отец пшикает аэрозолем, и на какое-то время они разлетаются в стороны…

– Мухи… – послушно повторила Катя. Она коснулась головы, морщась от пульсирующей боли. У нее было ощущение, что под кожу вогнали сотни рыболовных крючков.

– Конечно, мухи, – с сияющим лицом подтвердил Антон. – Возле фотоаппарата сидела одна девушка. Я уже и не помню, как ее зовут. В памяти отложились лишь кровоподтеки на распухшем лице и колючая проволока, которой она была связана. А еще я запомнил выражение ее глаз. Беспредельный ужас и вместе с тем – смирение. Понимаешь, детка? Она знала, чем все закончится. Ты не представляешь, что говорят люди в последние минуты жизни. Об этом можно написать целую энциклопедию…

Антон уставился на стену, заляпанную темно-бурыми пятнами, погрузившись в воспоминания.

– Знаешь, а ведь он был ненормальный, этот сукин сын, – вдруг сказал он, поворачиваясь к Кате. – Я про своего папашу. Он запрещал мне выходить из дома. Средь бела дня хватал девок, представляешь? Перед тем, как уйти в рейс. Запирал их в подвале, без еды и воды, а меня оставлял караулить. Если бы ты слышала, как они орали! Когда возвращался отец, некоторые из них к тому времени срывали глотки и могли только шипеть, а другие седели, прямо на глазах превращаясь в дряхлых старух… Папе нравилось убивать их такими – обессиленными и полуживыми, изгаженными в собственной моче. Псих, что сказать.

Антон слегка склонил голову, лучезарно улыбаясь Кате.

– А ты… ты другой, да? Особенный? – с трудом ворочая языком, выдавила она.

– Да, я другой, – спокойно отозвался Морозов. – Однажды он притащил очередную девку. Запер ее на замок, а она молчит. День молчит, два… На пятый я не выдержал, зашел к ней и посмотрел прямо в глаза. И знаешь, что я там увидел? Я увидел саму Вечность.

Взгляд психопата затуманился, кончик языка скользнул по губам. Казалось, Антон вспоминал самый яркий эпизод из своего сексуального опыта.

– Тебе не понять, – сказал он после небольшой паузы. – В какой-то момент я решил, что спасу девчонку от отца. Я сам убил ее, распотрошил, как курицу. Так-то. Папа тогда страшно разозлился и избил меня до полусмерти. Но я тоже припомнил ему это. Я ни на минуту не забывал о побоях, и как только представился удобный случай, сжег своего отца. Вместе с домом.

Катя подумала о снах, в которых она, совсем крошечная, бежит сквозь лес к пылающему дому.