отмечал сам Травин, он не возил с собой большого количества еды, так как всегда мог найти пропитание в крестьянской избе; на Севере он ловил рыбу «крюком из велосипедной спицы», стрелял из винтовки птиц, лисиц, медведей. Однажды он застрелил белого медведя и обнаружил, что это была самка с медвежонком. (После серьезной травмы, полученной в ледяной ловушке, Травин обзавелся собачьей упряжкой и провел два месяца в селе Хабарово, оправляясь от повреждений и давая отпор местным свахам.) Медведицу он освежевал, а медвежонка сделал своим спутником. Чукчи, по его словам, были удивлены такой дружбой человека и медведя – это животное считалось у них священным, – как, впрочем, и видом травинского велосипеда. Однако Мишутку, как назвал его путешественник, ждал печальный конец.

В Певеке я с ним остановился у хозяина фактории. Мишутка, как всегда, сердясь во время еды, опрокинул на пол миску с горячим супом, которым угостил его хозяин. В наказание я выпроводил медвежонка в сени. Но хозяин очень беспокоился за него и уговорил меня постелить в сенях медвежью шкуру, чтобы Мишутке было теплее. Утром мы обнаружили медвежонка мертвым. У меня было несколько медвежьих шкур, и я по ошибке постелил ему шкуру его матери [Травин 1975: 61].

Травин заключает:

С тех пор белых медведей я больше не убивал. <…> Меня природа тоже могла убить, но пощадила. Пощадила, потому что я уважительно отнесся к ней, стремясь постигнуть и применить ее законы [Травин 1975: 61].

Что подвигло Травина на такое странствие? Как вспоминал он позже, радость доставляло само движение к намеченной цели. «Каждый день я держал экзамен. Выдержал – остался жив. Провал означал смерть». Он не стремился к известности. В те времена, когда внимание журналистов было приковано к полярным летчикам, совершавшим героические деяния в Заполярье, и к путешественникам-одиночкам, совершавшим походы по стране, Травин пустился в путь, никому не объявляя об этом. Позднее он говорил, что хранил молчание из-за негативных ассоциаций, которые вызывало слово «турист».

По правде сказать, в те годы в нашей стране французское слово «турист» не казалось благозвучным, ассоциируясь чуть ли не со словом «праздношатающийся». «Путешествие ради удовольствия, развлечения» – так трактовал понятие «туризма» настольный энциклопедический словарь 1927 года [Харитановский 1965: 117].

Травин признавался, что готовился к длительной поездке, во многом находясь под впечатлением от французской книги «Без гроша в кармане», где давались полезные советы неимущему путешественнику, – но сам не стремился извлечь материальной выгоды из своих приключений и не написал ничего на потребу читающей публике [Травин 1975: 60][215].

Позднее о Травине стали вспоминать еще реже: в 1937 году, в разгар чисток, его сестра сожгла заметки, которые они присылал ей во время путешествия, – на всякий случай, подальше от греха. Лишь в конце 1950-х годов до журналиста с Дальнего Востока А. А. Харитановского дошли слухи о поразительных деяниях Травина. Харитановский, по всей видимости, встретился с Травиным и услышал рассказ о его путешествии, которому придал беллетризованный вид, выпустив свою книгу сначала на Камчатке (1960), а затем, 25-тысячным тиражом, в Москве («Человек с железным оленем», 1965). Это последнее издание вышло в то время, когда туризм в СССР начал приобретать внушительные масштабы. Как и многие повествования о пережитом, появлявшиеся в то время, книга обильно приправлена вымышленными диалогами, а также сведениями об истории и географии тех мест, где побывал Травин. Однако в ней есть и фотографии, явно предоставленные Травиным, и данные, частично основанные на других документальных источниках. В конце помещены отклики читателей на издание 1960 года [Харитановский 1965: 198][216]. Правдивая история Травина, подразумевает автор, удивительнее любого вымысла. Краткий рассказ самого Травина был помещен десятью годами позднее в журнале «Вокруг света».

Таким образом, все, что мы знаем о путешествии, прошло через фильтр этих двух спорных источников: первый – сильно приукрашенная повесть для широкой публики, второй – повествование от первого лица в интервью с журналистом, состоявшемся через 45 лет после событий. Но и тот, и другой можно сравнить с другими сведениями о советском туризме, имеющимися в нашем распоряжении, идет ли речь о самодеятельных группах или суровых одиночках: так мы сможем описать личный универсум велосипедиста-одиночки Травина. В 1975 году он признавался:

Три моих любимых героя – Фауст, Одиссей, Дон-Кихот. Фауст пленил меня своей ненасытной жаждой познания. Одиссей прекрасно выдерживает удары судьбы. У Дон-Кихота была возвышенная идея бескорыстного служения красоте и справедливости [Травин 1975: 61].

Ни один из этих героев не являлся пролетарием и не действовал в составе коллектива. (Математики П. С. Александров и А. Н. Колмогоров, пустившиеся в плавание по Волге тогда же, когда Травин начал свое велопутешествие, тоже вдохновлялись «Одиссеей» – единственной книгой, которую они читали в лодочном походе.) В противоположность образцовому самодеятельному туристу, Травин ставил перед собой глубоко личные цели «внутренней направленности»: по его словам, он хотел испытать себя, ежедневно подвергая свою жизнь опасности. Позже он откровенно говорил о том, что разделял романтический взгляд на мир. «Романтика! Надо было задержать меня на Турксибе или Беломорканале, их как раз тогда строили». Кроме того, его желание пополнить свой запас знаний было не настолько уж тесно связано с родной страной: изначально он собирался совершить кругосветное путешествие, и в 1932 году, закончив свой велопоход, безуспешно пытался получить разрешение на это [Травин 1975: 58; Kolmogorov 2000: 148; Харитановский 1965: 212, 209]. Похоже, у велосипедиста Травина было гораздо больше общего с молодыми людьми по всему миру (вопрос: сколько среди них было женщин?), жаждавшими путешествий, будь то с четко обозначенной целью (30 000 километров пешком) или без нее, скитаясь по воле судьбы, как Одиссей. Сезонные рабочие в США, велосипедисты вроде А. де Грута, бродяги, которых обличали в советских туристических изданиях, – всеми ими двигали мотивы, очень схожие с травинскими.

Но как бы Травин ни желал оказаться за пределами одной шестой части суши, он оставался советским человеком: выбранный им маршрут проходил вдоль границ страны, а встречи с людьми делали его участником советского проекта народного единства. Важным элементом путешествия был обмен знаниями, который входил в состав официальной программы для туристов в 1930-е годы. Ненцы и чукчи занимают в воспоминаниях Травина не менее важное место, чем белые медведи и ледяные пещеры. Значительная часть территории страны в то время еще не была нанесена на карту, и в Арктике Травин часто сталкивался и обменивался информацией с исследователями, геологами и географами, получившими от государства задание сформировать