Но есть один радикальный аспект в учении Эразма Роттердамского, который сближает его с анархизмом, почему я его назвал в числе протоанархистов. Эразм Роттердамский в одном отношении радикален – это пацифизм, антимилитаризм. Всё-таки одна из необходимых основ государства как легитимного и концентрированного института насилия – это армия, право на насилие, монополия на насилие, легитимация насилия. Когда я убью кого-нибудь здесь в аудитории, то я преступник, а если я это сделаю по приказу начальника, потому что вы иностранец и мне сказали вас застрелить, то я буду героем. (Так, кстати, рассуждал современник Эразма и певец государства Макиавелли.) Государство требует от нас на войне (и не только) отказа от человеческой морали, возводит аморализм и злодейство ради «патриотизма» и «государственного интереса» в норму. (Это очень ярко обличил Толстой в своей «Солдатской памятке».) Эразм Роттердамский бескомпромиссно отрицает армию, войны. У него есть произведение «Жалоба мира»: там олицетворённый и персонифицированный Мир горестно жалуется нам на то, как его все преследуют. Эразм Роттердамский говорит – долой войну, долой армию! У него есть такое высказывание, я его люблю цитировать, и когда мы, анархисты, сейчас проводим какие-нибудь антимилитаристские акции, то ставим его на листовки: «Военная служба – школа всяческих выступлений», сказал он в начале XVI века. То есть военщина, милитаризм – это что-то ужасное, войн не должно быть. А военные – не гордость, а позор человечества, несчастные, больные и испорченные люди! Потом появятся другие пацифисты, вплоть до Канта и Махатмы Ганди, но Эразм Роттердамский – один из самых первых и самых ярких антимилитаристов и пацифистов. Если его общие взгляды на власть и собственность, на цивилизацию вполне либеральные, но не анархические, то армию и войну он отрицает полностью и бескомпромиссно, как страшное бедствие, как то, что развращает человека, чему нет никакого оправдания. Нет «справедливых» войн!

Кстати, первые христианские авторы осуждали все войны (например, Тертуллиан, Климент Александрийский, Иоанн Златоуст), а Августин в IV–V веке говорил, что государство – это «шайка разбойников», «новый Вавилон». То есть раннее христианство несёт на себе очень сильную печать антигосударственности и антимилитаризма. Но со временем, конечно, появилась лукавая идея «священной войны», «христианского государя». Эразм Роттердамский считает, что с христианством совместима только любовь, но никак не война. Всё остальное в проповеди Христа он смягчил – да, пусть будет власть, пусть будет собственность, лишь бы всё это было цивилизованно. Он выступал за свободу, за терпимость, за гуманность, с критикой пороков. Но война и христианство для него несовместимы. Одна из главных черт анархизма – это последовательный антимилитаризм. У того же Толстого мы это можем видеть, и у многих других. И Эразм Роттердамский – величайший пацифист эпохи Возрождения, и поэтому он заслуживает упоминания, когда мы говорим о протоанархизме.

Вторая фигура, о которой надо упомянуть, говоря о протоанархизме эпохи позднего Возрождения (и ранней Реформации) – это француз Этьен де ла Боэсси, друг великого Монтеня. Он жил в 1530–1563 годах, совсем недолго. Он был философом, поэтом и писателем (о нём и с ним Монтень часто беседует в «Опытах», включая цитаты из его сочинения в свой текст). И вот он написал книгу с характерным названием «Рассуждение о добровольном рабстве», в которой объявил, что всякая власть, государство и принуждение – зло. Там сильны бунтарские и тираноборческие мотивы.

Есть и третья великая фигура, – это Франсуа Рабле. В романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» он не только высмеивает все пороки общества: от тех же войн до монашества, но и даёт один из первых в Европе набросков анархической утопии. В мире неравенства, агрессии, схоластической напыщенной глупости, войн, головорезов и богачей (и, как реакция на этот мир, возникающих зловещих казарменно-коммунистических проектов Мора и Кампанеллы с подавлением и нивелировкой личности в муравейнике коллектива) Рабле описывает идеальный монастырь – Телемскую обитель. Там все свободны, счастливы, равны. И единственный принцип устава этой обители: «Делай, что хочешь!» То есть: доверие к человеку, его свободе и спонтанности.

Каким анархическим духом веет от этого – и как это необычно!

Но, вслед за авторитарными, государственно-социалистическими утопиями, и расходясь с зарождающимися утопиями либералов, в наступающей эпохе Нового времени с его первыми революциями, начинает кристаллизоваться и оформляться и либертарно-социалистическое, анархическое направление. Окончательно оно встанет на ноги после Великой французской революции. Но, как мы видим, истоки его глубокие и древние. Вот к этой эпохе ранних революций Нового времени и к протоанархизму в них, к его постепенному отмежеванию от революционного либерализма и авторитарного социализма мы обратимся на следующей лекции.

Лекция четвёртая

Протоанархизм в эпоху ранних революций (XVII–XVIII века)

Сегодня у нас завершающая, третья серия, из того, что я назвал прологом, прелюдией к анархизму, протоанархизмом. В прошлый раз, как знают те, кто был, мы пробежали как бы полторы тысячи лет, но в основном сосредоточились на одной главной теме: христианство и анархизм; анархистская интерпретация христианства, либертарный потенциал христианства. Мы говорили об анархических идеях в первоначальном христианстве, о либертарных сектах, ну и, немножко, о Реформации, о Возрождении, о некоторых мыслителях, близких к протоанархизму в этих великих культурных эпохах и движениях.

Сегодня у нас не полторы тысячи лет, а всего двести. Но какие двести лет! Сегодняшняя наша тема (мы приближаемся к Новому времени, входим в XVII–XVIII века) – протоанархизм в ранних революциях Нового времени (Великой английской революции, Американской революции и Великой французской революции).

Скажу, как обычно в начале лекции, пару слов о книжках, и вообще, – о чём сейчас пойдёт речь и как. Сегодняшняя лекция опять, в последний раз, это по жанру – смесь мозаики, калейдоскопа, каких-то имён, во-первых, (по два слова о каждом направлении, иначе мы можем застрять, и тогда у нас курс будет не на пятьдесят лекций, а на тысячу!), а, во-вторых – каких-то предварительных и неизбежно декларативных обобщений: я буду пытаться говорить некие общие мысли по поводу той эпохи, которая предшествовала появлению классического анархизма, по поводу каких-то факторов генезиса анархизма и о начавшемся диалоге-полемике протоанархизма, ещё не породившего собственно анархизма, но уже самого кануна этой трансформации, – с его оппонентами, конкурентами, союзниками, а в чём-то – предшественниками: с либерализмом (сегодня у нас будет очень много разговоров о революционном либерализме, особенно, в конце лекции), с государственными социалистами, с движениями якобинского толка и т. д. То есть сегодня будет такая смесь (повторяю, по жанру – мозаика) беглого перечисления событий, упоминаний всех этих движений, течений и каких-то попыток обобщать и сравнивать.

Что такое XVII–XVIII века? Это