— Неужели отсюда нет выхода? Берестов пожал плечами:

— Почему же нет?

Шаляпин, обожравшийся сметаны и давно дрыхнувший без задних лап у затухающего камина, настороженно шевельнул ухом.

— Дамы и господа! Наш самолет, следующий рейсом Екатеринбург — Париж, совершил посадку в аэропорту города Варшава.

Воздушный лайнер, завершив рулежку, остановился. Бортпроводницы, как обычно дежурно, одними губами улыбаясь пассажирам, снуют по проходам между креслами, собирая в свои тележки стаканчики из-под напитков, помогая особенно неуклюжим индивидуумам расстегнуть хитрые пряжки ремней, поднимая спинки сидений, — словом, завершая рутинный рейс.

Ротмистр потянулся всем телом, затекшим за четыре часа полета и, приподнявшись, достал с полки над креслом свою сумку, попутно подав вещи двум своим очаровательным попутчицам. Пока самолет будет проходить дозаправку, можно будет прогуляться по аэровокзалу, купить прессу (например, свежий выпуск «Столичного пересмешника»), перекусить в местном ресторане «Круль Жигмонт III» (между прочим, весьма приличном — проверено), чем-нибудь отличным от дежурного меню «Ермак-Аэро»... Короче говоря, убить сорок пять минут свободного времени.

Пройдя по слегка изогнутому стеклянному посадочному коридору в здание аэропорта, Чебриков спустился на этаж ниже и привычно направился к выходу в зал ожидания.

— Пшепрашем, пан...

Дорогу Петру Андреевичу неожиданно преградил какой-то то ли военный, то ли полицейский чин в квадратной фуражке-конфедератке и мундире, обильно украшенном позументом, словно у ресторанного швейцара.

— В чем дело, милейший? — лениво поинтересовался ротмистр. Наверняка это кто-нибудь из служащих аэропорта, а карнавальная форма — местное нововведение в угоду вечно недовольным «пшекам».

— Папирове пшепрашем, пан!

Рука требовательно протянута вперед, брови под лакированным козырьком сурово сдвинуты, усы топорщатся, словно у кота. Кстати, как там Шаляпин? Не окажется ли чересчур сильным стрессом для такого... даже не животного — существа, путешествие в специальном отделении для домашних животных? Обидится ведь разумный кот.

— Ich werde Herrn bitten, seine Dokumente vorzulegen! — отчеканил неугомонный поляк, требовательно тряхнув ладонью. (Попрошу господина предъявить его документы! (Нем.)).

— А в чем, собственно, дело, господин э-э?.. — Никаких погон на опереточном мундире, конечно, не наблюдалось. Только какие-то маловразумительные зигзаги на громадных петлицах да устрашающих размеров бляха с польским коронованным орлом на обтянутой темно-синим сукном груди. О, и лакированные сапожки со шпорами, и огромная сабля на боку. В каком же чине данный маршалек, интересно, состоит?

Паспорт, естественно, был в порядке, причем украшенный роскошной французской визой на соответствующей странице, но... К чему такие формальности на территории Российской Империи? Стоит ли предъявлять синюю книжицу с золотым двуглавым орлом на обложке такому вот разнаряженному хлыщу?

— Je demanderai a monsieur de montrer ses documents! (Попрошу господина предъявить его документы! (Франц.)).

А вы, сударь, оказывается полиглот...

— Pour quoi tout се spectacle. — Бог знает, в каком чине этот комедиант, но пусть будет поручиком. — Le lieutenant? (К чему весь этот спектакль, лейтенант? (Франц.)).

— Vous etes oblige de montrer les documents a la premiere demande du representant de la protection frontaliere du Royaume Polonais! — выпалил «лейтенант», ни разу не запнувшись во «французской мове». (Вы обязаны предъявить документы по первому требованию представителя пограничной охраны Королевства Польского! (Франц.)).

А, черт с ним! Желает поиграть в «самостийность матки Польски» — пусть играет! В конце концов над этим чокнутым есть свое начальство, которое, без сомнения, накажет этого националиста, как только... Пусть почитает, посмотрим, как возьмет под козырек!

Однако после того, как странный чин открыл и пролистал паспорт ротмистра, на его лице не отразилось ничего, кроме недоумения.

— J'ai demande de montrer les documents et non pas cela... — потряс он брезгливо документом, перед которым склонялись головы по всей Европе. Да что там Европа!.. (Я просил вас предъявить документы, а не это... (Франц.)).

Ротмистр почувствовал, что начинает терять терпение. Взять бы этого подлеца за отвороты его синего френча с непонятными петлицами да...

Видимо, чувства Чебрикова столь ясно отразились на его лице, что представитель пограничной охраны попятился, хватаясь за эфес своей «селедки», и пронзительно засвистел в быхваченный из нагрудного кармана свисток.

«Сзади налетели, начали топтать, кто же меня будет с кичи вызволять...» Откуда только взялась эта строчка явно блатной песенки?..

Последним, что увидел ротмистр, которого волокли по сверкающим плиткам мозаичного пола, был огромный, рассеченный на три поля герб с двумя орлами— одноглавым и двуглавым — и скачущим с поднятым мечом всадником над дверями зала ожидания...

* * *

Петр Андреевич подскочил на кровати с бешено колотящимся сердцем, разбудив кота, спавшего по своему обыкновению в ногах, а теперь проворно спрыгнувшего на пол и вопросительно сверкнувшего оттуда круглыми, зелеными в свете ночника глазищами.

Небольшая уютная комнатка с прикрытым решетчатыми ставнями окном и мощной дощатой дверью, снабженной массивным кованым крючком, сейчас откинутым, домотканые коврики на полу, рукомойник в углу, стол с теплящимся на нем светильником, едва видимое в неверном свете католическое распятие на стене, обитой тисненой кожей... Фу ты пропасть! Да ведь это давешняя гостиница фрау Штайнбек!

Приснится же такое! А все этот «Ягермайстер» проклятый, да еще под пиво! Закусывать надо, господин ротмистр! Закусывать, и почаще...

Чебриков откинул тяжелое одеяло из какого-то блестящего пахучего меха (неужели медвежий!), которым был укрыт поверх белоснежной простыни, подошел к столу и погладил обложку толстенного, переплетенного в кожу фолианта с тусклыми золотыми буквами готической надписи на корешке.

«Не следовало и эту „Die Geschichte des Ostlichen Imperiumes“ („История Восточной Империи“ (Нем)) на ночь читать! — досадливо подумал ротмистр, открывая было книгу на заложенном алой шелковой ленточкой месте и снова захлопывая. — Не способствует, знаете ли, спокойному сну подобное чтение...»

Где-то за тридевять земель отсюда надрывался сверчок, на пределе слышимости доносился чей-то мощный храп. Неужели господин Конькевич может выводить такие рулады? Невозможно ведь физически...

Часы на напоминальнике показывали пятый час утра. Сон не шел. Шаляпин, так и не дождавшись возвращения человека в постель, досадливо передернул шерстью на спине, что у него, как уже выяснил Петр Андреевич, было равнозначно человеческому пожиманию плечами, и, раздраженно поводя из стороны в сторону хвостом, легко взлетел на довольно высокую кровать, укладываясь на нагретое место.