— Щиты!!!

Тем самым Даниил сохранил жизни ратников от стрел поганых, полетевших в ответ спустя всего удар сердца…

Даниилу Романовичу удалось зажечь перекидной мостик тура, а его лучникам — не дать потушить настил, сделав осадную башню совершенно бесполезной! Таким же образом удалось остановить вражескую атаку ещё с трех туров на участке обороны Волынского князя. Однако оставшиеся четыре осадные башни благополучно пристали к стене — а их «гарнизоны» успешно ринулись на штурм, на глазах переламывая ход боя!

И видя это, наследник престола ромейских базилевсов обнажил меч, ведя за собой лишь десяток воев в самую гущу сечи…

Глава 16

…Раненый в руку татарским срезнем, князь Мстислав Глебович чудом вырвался из сечи. Верным ближникам пришлось закрыть его щитами-тарже — собственными телами! Стрела, сорвавшаяся с тетивы тугого составного лука, прилетела с осадного тура. И на близком расстоянии ударила с такой силой, что широкий наконечник-срезень сумел пробить кольчужные кольца!

И ведь поганые с этой самой башни полезли столь густо, прорываясь именно к князю, что даже старшие дружинники едва смогли выдержать напор покоренных! Пришлось и Мстиславу поработать мечом — князь даже успел сразить одного татарина, но тут же был ранен стрелой. А в следующий миг он едва успел отклониться от вражеского удара, способного снести его буйную голову с плеч! Отделался рассеченной щекой — и пришедшим вдруг осознанием, что он, князь, не обязан биться с ворогом в первых рядах…

Впрочем, как бы кто ни пытался оскорбить Мстислава Глебовича, но никому и в голову не пришло бы прозвать его трусом! Князь Черниговский не покинул стену, а лишь отступил к дверному проёму башни, пытаясь хоть немного отдышаться после яростной и хаотичной схватки — и принять нужные решения.

…Бросив вперед покоренных ясов и грузин, чингизиды сделали пусть спорный, но очень сильный ход. Облаченные в отличные чешуйчатые или пластинчатые панцири горцы понесли от обстрела со стен заметно меньшие потери, чем если бы первой волной на штурм пошли бы половцы или сами монголы. А оказавшись на стенах, опытные воины, по сути, обреченные на смерть, рубились с небывалым ожесточением и отчаянием! Своей ратной выучкой и качеством брони ничем не уступая старшим дружинникам, наибольшие потери покоренные понесли во время подъема по лестницам и в самом начале схватке на стене… Тогда отроки младшей дружины и ополченцы, имея численное превосходство, поначалу еще брали верх.

Но все изменилось, когда враг пошел на штурм с уцелевших осадных башен, а по лестницам вслед за горцами густо поползли половцы и прочие покоренные…

Верно оценив обстановку, князь, не успевший даже перевести дух, снял с пояса боевой турий рог — и трижды в него протрубил, приказав старшей дружине вступить в бой!

Под рукой Мстислава Глебовича собралась значительная рать — а потому сегодня, готовясь к отражению вражеского штурма, он не вывел на внешнюю стену все войско. Четыре с половиной сотни владимирских ратников он оставил в каменном детинце, а едва ли не весь городской полк — две тысячи ополченцев Чернигова — оставил защищать оборонительный обвод старого города. Лишь пять сотен умельцев, составляющих обслугу крепостных пороков, остались подле князя…

И еще до того, как враг пошел на приступ, всех жителей посада и нового города отвели в старый град, спрятав детей и непраздных женщин в детинце.

Отсюда, к слову, и пошло первое название крома…

В итоге на стены внешнего оборонительного кольца стен Мстислав Глебович вывел чуть более половины своей рати. И прежде всего — уцелевших галицких ратников под началом Даниила Романовича, и киевлян с собственным воеводой. А кроме того, северское ополчение и младшие дружины князей, откликнувшихся на призыв защищать стольный град…

И только немногочисленные гриди старшей дружины, итак понесшие немалые потери во время вылазки, до поры остались в стороне. Князь свел их всех в единый отряд всадников, насчитывающий две сотни мужей — их Мстислав Глебович собирался использовать только в крайнем случае, если наметится настоящий прорыв… Тогда всадники смогли бы быстро добраться до любого участка оборонительного обвода и, поднявшись на городни, дружным ударом опрокинуть ворога!

Вот только, как кажется, прорыв поганых наметился едва ли не везде…

— Лучники, отступить к вежам! Все лучники — к вежам!!! Афанасий, скачи к воеводе Роману в детинец, пусть ведет сюда всю конную рать!

Опытный воин, Мстислав Глебович принял, по сути, единственное правильное решение. Разрушив облам городней, татарский порок не тронул городские башни — просто потому, что не хватило время. И теперь уцелевшие лучники, отступив в них, смогут бить по врагу из узких бойниц боевых веж, которые и делят стену на участки-прясла, длинной как раз в полет стрелы!

Вот только кто его услышал в горячке боя…

Осталось надеяться, что гонец быстро доберётся до детинца — и полторы сотни владимирских бояр с боевыми слугами вовремя подоспеют на помощь! Ну, или хотя бы прикроют отступление уцелевших защитников внешней стены…

Мстислав Глебович твердо решил, что не оставит без защиты старый город. Ведь внешняя стена итак разбита во многих местах, держаться за нее зубами нет смысла! Проще будет отступить, выведя из схватки немногих уцелевших — и запалив новый город в тот миг, когда татары бросятся преследовать и грабить! Сколько тогда поганых погибнет в огненной ловушке?! Да и все пространство между первым и вторым кольцом стен будет полностью очищено от любых укрытий, коими могли бы воспользоваться агаряне… А то, что огонь перекинется на старый град — того князь не боялся: заранее все продумав, ближние к его городням избы давно уже разобрали!

— Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего…

Неожиданно разобрав в шуме сечи слова двадцать шестого псалма, читаемого нараспев крепкими мужскими голосами, князь удивленно обернулся — и узрел трех молящихся мужей. Мгновением спустя он признал: это были чернецы из братии, до того ходившей по стенам крестным ходом с епископом Порфирием. Вот только теперь они сменили рясы на стеганки, взяв в руки простые щиты и топоры… Отвечая на немой вопрос князя, седой, но еще довольно крепкий муж с застарелым шрамом на щеке, с поклоном заговорил:

— Иноки мы, монашеский постриг еще не приняли. Испросили у владыки благословения, и епископ дозволил остаться на стене… Ранее ведь мы в младшей дружине княжеской ходили, и руки наши ещё крепки: послужим еще раз в ратном деле, поможем оборонить град от поганых. Дозволишь,