— Ну, что там? — Лилиан обернулась к Маре, глаза ее просохли и выражали любопытство.

— По-видимому, старик Курт, который сам прошел Первую мировую войну простым солдатом, был немецким националистом и поддерживал фашизм. Время от времени он даже делал отчисления в нацистскую партию, хотя так и не вступил в нее. В протоколе говорится, что он называл себя «консультантом и экспертом», а не дилером.

— Все это прекрасно. Но как насчет нелегальной торговли украденными предметами искусства? — Лилиан теряла терпение от медлительности Мары.

— Я как раз к этому веду, просто подоплека здесь очень важна. Похоже, у него была целая команда немецких приятелей, любителей искусства, связанных с нацистской партией. Эти связи вели начало от его собственного военного прошлого. Например, среди его друзей был некий Вальтер Андреас Хофер, который являлся «директором художественной коллекции рейхсмаршала». А еще у него была целая сеть сочувствующих нацизму арт-дилеров во Франции, Швейцарии и Германии.

— Ну же, Мара, — разволновалась Лилиан.

— Ладно, ладно. Система Штрассера работала следующим образом. Допустим, к нему в руки попадало полотно старого мастера или немецкого художника — одного из тех, кого предпочитали нацисты. Тогда он отправлялся к какому-нибудь старому знакомому дилеру, из сочувствующих фашистам или к нацистскому агенту вроде Хофера, и менял картину на несколько «дегенеративных» полотен — ценных, но презираемых нацистами. Затем Штрассер переправлял эти картины на продажу в Соединенные Штаты, действуя через некоего американского офицера, который мог переслать полотна без досмотра с военной почтой.

— Что и случилось с «Куколкой»?

— С уверенностью утверждать не могу, но, по-моему, такой вариант не лишен логики. По какой-то причине «Куколка» не устроила фашистов своим сюжетом, несмотря на хваленое немецкое происхождение, — совсем как «Старик еврей», — поэтому, как только они выкрали картину в Ницце, то, скорее всего, подсунули ее Штрассеру вместе с другими «дегенеративными» полотнами, за которыми он гонялся, например, всеми этими импрессионистами, что стоят у вас на столе. Затем Штрассер переправил картины в Соединенные Штаты, по всей вероятности, с помощью таинственного американского офицера. А Эдвард каким-то образом заполучил их себе, как раз через этого человека.

Лилиан притихла.

— Лилиан, — окликнула ее Мара, — мне кажется, нам следует в этом разобраться.

— В чем именно?

— Нужно выяснить, кто этот американский офицер. В отчете не говорится о нем ни слова, даже имя не упоминается. Здесь содержится всего лишь ссылка на другой допрос, которого среди документов нет, но мне действительно хотелось бы его найти.

— Что вы предлагаете?

— Вы же раздобыли каким-то образом секретные документы времен Второй мировой войны. Быть может, есть способ снова обратиться к тому же источнику и узнать, кто был этот офицер? — взмолилась Мара.

Она понимала, что Лилиан теряет терпение от столь медленного прогресса и в то же время нервничает, к чему все это может привести. Каждый раз, когда Маре приходилось о чем-то просить Лилиан, она ощущала, насколько непрочен их союз. Ей все больше и больше не хватало рядом Софии, их крепкой дружбы.

— Я могу попытаться, Мара, но даже не знаю, здоров ли мой агент. Он довольно старый.

— Прошу вас, Лилиан. Это единственный способ покончить со всем этим раз и навсегда, до конца понять схему Эдварда.

— Так и быть. Я посмотрю, что можно сделать.

Женщины молча вернулись к работе. День угасал, наступала темнота. Когда Лилиан поднялась, чтобы включить медные настольные лампы, Мара осмелилась спросить:

— Мы можем взглянуть на «Куколку»?

Она частенько обращалась к Лилиан с подобной просьбой. Как наркоман, нуждающийся в дозе, она жаждала взглянуть на картину, проникнуться ее спокойствием в эти предательские времена. Лилиан никогда ей не отказывала, словно понимала, а может быть, даже разделяла потребность Мары.

— Почему бы и нет? — улыбнулась ей Лилиан.

Они прошли длинными темными коридорами к хранилищу. Лилиан с методической тщательностью открыла многочисленные замки и вошла в комнату. Мара последовала за ней. Когда бы она ни оказывалась перед картиной, она всякий раз ощущала родство с желтой бабочкой, вырывающейся на свет из порванного кокона, что лежал на руке женщины.

На этот раз они тоже постояли, храня почтительное молчание, как и раньше, — правда, Мара услышала шепот Лилиан, вспомнившей строки из стихотворения Эмили Дикинсон:

From Cocoon forth a Butterfly

As lady from her Door.[10]

Мара поняла смысл печальных слов, поняла, почему Лилиан ощущала близость с поэтессой, посвятившей почти все свои стихотворения тайному возлюбленному, называя его не по имени, а только «Мастер».

Не нарушая тишины, она опустила ладонь на плечо Лилиан. На этот раз Лилиан не стала возражать.

Нью-Йорк, наши дни

Такси Мары мчалось по Пятой авеню задолго до того, как улицы проснулись и наполнились шумом нового дня. Решив начать рабочий день с посещения «Бизли», Мара явилась на место встречи, к боковому входу в здание, где ее уже ждала Лилиан с ключами в руке. Они потихоньку прошли пустые вестибюли и коридоры. Лилиан величественно махнула рукой сонным охранникам из ночной смены и была тут же вместе с Марой допущена в библиотеку. Женщины плотно прикрыли за собой дверь.

— Мы едем в Лондон, — сказала Лилиан и вручила Маре билет первого класса на самолет компании «Британские авиалинии».

Мара убедилась, что Лилиан, женщина далеко не бедная, всегда путешествует с комфортом.

— Лондон?

— Да, за тем самым протоколом. Впредь будьте поосторожнее с просьбами, Мара, — вдруг их все-таки выполнят.

— Здорово. Когда?

— Сегодня вечером. Так что вам придется побеспокоиться насчет паспорта.

Остаток дня Мара и Лилиан не разговаривали: завершали свои дела, кроме того, Мара удостоверилась, что ее другими процессами в «Северине» тоже будут заниматься во время ее короткого отсутствия. Мара все время возвращалась к оставшимся без ответа вопросам о Курте Штрассере и его махинациях, а Лилиан затыкала дыры в провенансах других полотен, приобретенных «Бизли» у Штрассера. Час отлета приближался, поэтому они упаковали все материалы, включая оригиналы документов по Штрассеру, а также все копии. Не оставалось времени запереть их в надежное место, и ни та ни другая из женщин не хотела оставлять бумаги без присмотра.

Они покинули здание «Бизли» тем же скрытным образом, каким вошли, появились из темного лабиринта библиотеки и зажмурились от дневного света, начавшего угасать. Как раз в ту секунду, когда к обочине подъехал лимузин Лилиан, Мара услышала, что ее кто-то окликнул. Она со страхом обернулась.