Он вбегает в мастерскую, ищет глазами Амалию. На полу лежит ее растоптанный чепец, в темной дождевой луже валяется свадебная вуаль, но сама Амалия исчезла. Как и портрет бургомистра с семейством, который Йоханнес собирался преподнести новым родственникам в качестве свадебного дара. Как и заказ иезуитов — «Куколка».

Замысел романа родился в первые дни моей службы в солидной юридической фирме Нью-Йорка. В конце одной особенно тяжкой недели моя близкая подруга, а впоследствии и коллега, Иллана, задала мне вопрос, который достался ей на семинаре в юридической школе. Откажусь ли я по моральным причинам представлять клиента, даже если его позиция подкреплена прочной юридической основой?

Прошли недели, а ее вопрос все не шел у меня из головы. Я просматривала горы документов, а сама все время спрашивала себя, действительно ли такой клиент для меня существует. В конце концов, как большинству адвокатов, и мне временами попадались дела, построенные на незыблемых юридических принципах, хотя их и отличала некая двойственность с точки зрения морали.

Затем мое внимание привлекла статья с разбором нескольких тяжб, затеянных родственниками жертв холокоста в попытке вернуть произведения искусства, украденные нацистами во время Второй мировой войны. Я начала заниматься этим вопросом, посвящая ему довольно редкие часы свободного времени. Сочувствие к пострадавшим истцам не коснулось юридического законодательства: закон, как оказалось, не был благосклонен к выжившим в холокосте. Скорее наоборот. Наконец я смогла дать ответ на вопрос Илланы: если бы меня попросили представлять в суде клиента, стремящегося сохранить у себя произведение искусства, которое ранее принадлежало жертве холокоста, то, надеюсь, у меня хватило бы сил отказаться, даже если бы аргументы клиента поддерживались прецедентом.

Подобный процесс и явился фоном романа, хотя главная героиня книги, Мара Койн, не отказывается выступать в суде от аукционного дома «Бизли». Юридическая сторона дела представлена в романе по большей части точно. Выжившим в холокосте и их родственникам, подающим иск в качестве частных истцов, приходится сталкиваться с теми же вопросами, что и Хильде Баум. Правда, я упростила процедуру, выдумала юридический прецедент и несколько драматизировала разницу между американским и европейским законодательством по этому вопросу, чтобы как-то усилить напряжение и сделать более доступными процессуальные процедуры.

Когда я начала работу над романом, вопрос о том, кто по праву считается владельцем культурных ценностей, разграбленных во время войны, попал в заголовки газет. Некоторые суды и законодательные органы предприняли усилия устранить несправедливости в законе, не способном оценить ужасы холокоста. Проводились конференции, вырабатывались основные принципы, формировались комиссии, создавались реестры украденных культурных ценностей, рассматривались, а в некоторых случаях даже принимались законы. Истцы затевали все больше и больше тяжб, и некоторые суды начали менять прецедентное право. Однако, учитывая тот факт, что частному истцу, добивающемуся возврата украденного у него нацистами произведения искусства, до сих пор приходится преодолевать многие из тех препятствий, с которыми столкнулась Хильда Баум, я не стала подробно останавливаться на этих обстоятельствах. Кратко я расскажу о них в следующем романе.

Идея ввести придуманного голландского художника семнадцатого века в реальную юридическую ситуацию продиктована главным образом моей любовью к искусству того времени, которое отличает качество света, почти фотографическое внимание к деталям и, самое главное, многогранный символизм, действующий наподобие призмы, что меняет первоначальное восприятие зрителя. Но на самом деле причина гораздо глубже. Так как юридическая подоплека в романе — попытка определить, кто полноправный владелец художественного полотна в то или иное время, — я подумала, что это добавит увлекательности, если судьбу картины продиктует ее иконография. Я решила, что религиозный символизм «Куколки» и определит ее участь — сначала картину приобрел Эрих Баум и поклонялся ей в одиночестве, потом от нее избавились нацисты, отвергнув ее католическую идею, затем картина попала к иезуитам, посчитавшим, что к ним вернулось утерянное сокровище, и в конце концов она оказалась у Хильды Баум как память о покойном отце. Голландские картины семнадцатого века, где за каждой обманчиво простой сценкой скрывается своя история, казалось, идеально подходили для моего замысла. Но ни одна из существующих картин не рассказывала ту историю, которой я надеялась поделиться с читателем. Поэтому я придумала Йоханнеса Миревелда. И его «Куколку».