уже в тюрьме, ждет суда и казни. Поэтому Фаустин велел кому-то из городских часовых – часовых, вы только подумайте, – отправиться к «Собачьему дуэту» и там разобраться, кто виноват. Излишне говорить, что, когда они туда добрались – никого уже не было, кроме самой Айхмы, врачей и сестер, которых Синие посадили смотреть за ней. Часовые надавили на докторов – но те, как выяснилось, прибыли на место сильно позже, то есть не могли ничего такого увидеть и услышать. Тогда люди Фаустина, храни их Господь, разбудили впервые с тех пор нормально уснувшую Айхму и спросили у нее. Само собой разумеется, она им ничего не сказала, и они пригрозили ей тюрьмой за препятствование правосудию, после чего она велела им убираться куда подальше. Не найдя ничего лучше, они кинулись в штаб Синих и начали просто арестовывать кого попало. Конечно, такой произвол чуть не привел к бунту, и лишь невероятная выдержка Синих, их общественный дух и личное вмешательство самого Арраска помогли часовым уйти живыми – пусть и слегка потрепанными.

Фаустин тогда понял, что избрал неверный курс. В чем именно пролетел – не понял, но общее направление ветра уловил. Сменив тактику, он объявил награду тому, кто сдаст преступника, – пять тысяч гистаменонов. За час набралась сотня свидетелей, клявшихся и божившихся, что всё видели своими глазами… всё в таком духе. Пока Фаустин был занят разбираясь с этими идиотами, к нему пришел человек из Зеленых, действительно бывший там, и назвал настоящее имя – Солиспер.

Не забывайте, мы о Фаустине говорим. Он немедленно проверяет реестры – в городе всего один Солиспер, и он посылает группу из двадцати часовых арестовать его. Что ему следовало сделать – что сделал бы любой дурак на его месте; что сделала бы любая домашняя крыса дурака – это спросить Лонгина (раз заложил информацию кто-то из Зеленых), не знают ли они, кто такой этот Солиспер. Тогда Лонгин сказал бы ему – знаю, это мой отец.

Со времен Бунта Победы утекло много воды, и, возможно, народ в Верхнем городе уже и забыл, насколько раздражительными могут стать Темы, когда кто-то делает что-то очень глупое им в пику – например, арестовывает отца действующего верховоды. Арраск сумел обуздать праведное негодование Синих, руководствуясь патриотическим духом и, как я подозреваю, личным уважением ко мне. Но не его старика бросили в каземат в цепях – хотя, думаю, и Лонгин, стоит отдать ему должное, по крайней мере сделал вид, что попытался успокоить своих людей. Они и слышать ничего не хотели, так что он быстро сдался и махнул на них рукой. Справедливо; предприми он настоящую попытку остановить народный гнев, верховодой Зеленых долго бы не пробыл. Кроме того, он был зол как черт. Когда речь идет о семье, к черту Город, городские дела и общее благо. Вполне понятно.

Возможно, следует оговориться, что Солиспер был взаправду виновен. Он был пьян и хотел зарезать того, кто его обматерил, а Айхма попыталась остановить его, и тогда он пырнул ножом ее. Такие вещи случаются – бесполезно пытаться гнаться за справедливостью высшей пробы в трактирных делах. Думаю, как только бы Айхма поправилась, этот черт заполз бы к ней сам с жалким видом, покорно принял бы свой пожизненный запрет на посещение «Дуэта» и удалился бы восвояси. Затем из рук в руки перешла бы солидная сумма денег, честь была бы восстановлена. И все были бы счастливы. Именно так обстряпываются дела в Нижнем городе, пока закон держит свои липкие пальцы подальше от чужих дел.

Итак, Зеленые уже были наготове и горели желанием разнести Фаустина и его парней. Предсказуемо и неизбежно было то, что Арраск мобилизовал Синих и встал у них на пути. В этом – вся суть противостояния Тем. Если Зеленые задумали учинить что-либо – что угодно, в самом деле, – священным долгом Синих становится вставить палки в их колеса. Итак, Арраск благочестиво разглагольствует о перемирии и согласии, пока его люди готовятся навести нешуточного шороху. И как, спрашивается, Фаустин может такую ситуацию ухудшить? Хороший вопрос. Ему это удалось – он созвал инженерные войска, всех моих парней, занятых важной работой по оценке и устранению нанесенных требушетами повреждений, и велел им встать между бандами и не дать им друг дружку перебить.

Само собой, ни один нормальный военный инженер на это не подписался бы. Но кто командует полком, пока я мирно лежу в отключке в лазарете храма? Нико Бауцес. Нико, Имперский Джентльмен и Раб Долга. Конечно, он сказал Фаустину, что он круглый идиот и в пятьдесят раз опаснее врага по ту сторону стены. Но Фаустин отдал ему прямой приказ, и Нико должен был ему подчиниться.

Время от времени я говорю о Нико что-то грубое, и все сказанное в какой-то степени правда. Но когда я не дышу ему в затылок, он не тупит. У него своя голова на плечах, и время от времени я ловлю себя на мысли, что, возможно, в один прекрасный день он и без няньки сможет удержаться на плаву.

Итак, Зеленые, обозленные до жути, ибо власти, с которыми они сотрудничали ради спасения Города вопреки инстинкту и опыту всей жизни, арестовали отца верховоды и бросили его в тюрьму, вышли на Конский перекресток. Туда же подтянулись и Синие, готовые нанести вражеской фракции удар в спину. Группировки сошлись в одном месте, по разные стороны – и застыли. Что-то им помешало – как если бы в центре улицы разверзлась воронка и оттуда поднялся ангел с огненным мечом, стоящий на пути преградой. Но никакого ангела не было. Просто в центре перекрестка стояло такое обычное с виду кресло, и в нем сидел – безо всякого оружия, в простой одежде мирного жителя (ну, богатого мирного жителя), а не в военной униформе, с книгой в руке и кувшином хорошего вина рядышком – Никифор Бауцес собственной персоной.

Синяя передняя шеренга открылась, и вперед вышел Арраск. Он подошел к Нико – тот и ухом не повел. Книга, которую он читал, была, вестимо, безумно интересной, ибо, даже когда верховода Синих выразительно покашлял, Нико не обратил на него никакого внимания. Зеленые похихикивали – еще бы, Арраска у них на глазах выставляют дураком. Еле сдерживаясь, тот приближается к Нико еще на шаг и что-то ему говорит. Нико наконец замечает его, отмечает место в книге закладкой, приветствует Арраска вполне дружелюбно. Происходит короткий разговор – и Арраск топает обратно к своей линии с лицом, которое будто