— Я знал, что это вы, княгиня.

Кларисса резко повернулась, настолько резко, что сбилась закрывавшая лицо вуаль. Перед ней стоял мужчина, с ног до головы одетый в черное.

— Синьор Кастелли? — вырвалось у нее. — Боже мой, вы в Риме?

— Где же еще мне быть? Я не уезжал из этого города.

— Если бы вы только знали, как я из-за вас переволновалась! Я просто глазам своим не верю.

Княгиня поправила съехавшую вуаль и старалась говорить как можно спокойнее.

— Я уже опасалась, не случилось ли с вами чего, да и вообще, живы ли вы. Господи, да что я тут говорю, вы, наверное, думаете, что я не в себе. Мне ведь сказали, что никакого Кастелли в Риме уже нет.

— Жив ли я? — На лице Франческо появилась улыбка смущения. — Жив, вот только решил сменить фамилию. Теперь я — Борромини.

— А отчего вы решились на это?

— Уж слишком много Кастелли появилось в этом городе, — пожал он плечами. — К тому же еще отец мой когда-то носил имя Борромини.

Время будто повернуло вспять. Не спрашивая о прожитых годах, перед ней стоял он, Франческо, и все это казалось княгине само собой разумеющимся, будто Кастелли был такой же неотъемлемой частью ее жизни, как и воспоминания о нем. И хотя сейчас он носил другую фамилию, хотя время оставило на его лице свой неизгладимый отпечаток, он был все тот же, что и прежде: гордый, ранимый, надменный и робкий.

Кларисса подала ему руку. С серьезным лицом Франческо пожал ее.

— Ваше сердце подсказало вам приехать сюда, верно? — проговорил он после продолжительной паузы.

В смятении Кларисса взглянула на него.

— Не ваше творение? — кивнула княгиня на башню.

Лицо Франческо помрачнело.

— Эта? Не хочу даже смотреть туда.

— Почему? — Франческо продолжал удерживать ее руку в своей, она ощущала это крепкое и вместе с тем нежное пожатие. Кларисса в ответ тоже сжала его ладонь. — У вас сердце кровью обливается при виде ее, так?

— Мое сердце? — Он презрительно рассмеялся и выпустил ее руку. — Вы хотите, чтобы у меня сердце кровью обливалось при виде такой халтуры?

— Если вам не люба ваша башня, — ответила Кларисса, не понимая, откуда взялись смелость и уверенность, — так сделайте ее такой, чтобы она нравилась вам! Отчего вы тогда пришли сюда?

— Я здесь случайно. Просто этой дорогой я хожу к себе на стройку.

— Никакая это не случайность, — возразила она. — Вы тогда показывали мне проект, синьор Борромини. Думаете, я забыла? Прекрасно помню ваши глаза. Какой в них был восторг!

Франческо закашлялся, лицо его перекосилось. Но раскрывать душу он не спешил. Кларисса знала, сколько прекрасного, чистого, возвышенного скрывается за маской закрытости и нелюдимости. Как все это вытащить на свет Божий?

— Приведите ее в соответствие со своими первоначальными замыслами! — решительно повторила Кларисса, снова взяв его за руку. — Прошу вас, синьор Борромини, обещайте мне это!

Что же делать? Как поступить? Назойливой мухой в ушах Лоренцо звучал этот досадный и соблазнительный вопрос, когда он стоял в литейной, наблюдая за ходом работ. С самого обеда в печи выплавлялся из руды металл для отливки пчел фамильного герба Барберини для декорирования папского склепа, и его нынешнее волнение, хоть и походило на то, что Бернини испытывал, отливая первые колонны главного алтаря собора Святого Петра, на сей раз диктовалось совершенно иными причинами. Неожиданная встреча с княгиней вывела его из равновесия. С одной стороны, что-то подталкивало Лоренцо броситься на ее поиски, с другой… Его теперешняя жизнь была отлаженной и вполне благополучной. Он спокойно работал, ваял, строил, периодически изменял дражайшей супруге. К чему ставить на карту такую беззаботную жизнь? Стоит ли идти на поводу у чувств, которые уже завтра могут измениться?

За то, что его жизнь сейчас протекала в благоприятном русле, Бернини в свое время пришлось заплатить. И довольно дорогую цену. После той злополучной дуэли с братом папа рассердился на него куда сильнее, чем виделось всем вокруг. На людях Лоренцо продолжал пребывать в статусе баловня Урбана, на самом же деле папа наложил на Бернини штраф в три тысячи скудо и вдобавок на месяц лишил его аудиенций. В те дни Лоренцо был словно парализован внутренне, ничего подобного до сих пор ему переживать не случалось; он не мог ни работать, ни отдыхать. И лишь своей матери он обязан снизошедшей на него милостью Урбана. Она обратилась за помощью к брату папы, кардиналу Франческо Барберини, с просьбой воздействовать на Урбана, чтобы тот смягчил наказание ее сыну. Урбан выдвинул условие — Лоренцо должен взять в жены Катерину Терцио, красавицу и девушку благочестивую, дочь прокуратора при папском дворе. Братца Луиджи на время спровадили с глаз долой, в Болонью, где он руководил стройкой церкви Сан-Паоло Маджоре.

— Чего ждешь, Лоренцо? Что с тобой сегодня? Ты какой-то не такой!

Стоявший у лётки Луиджи нетерпеливо дожидался знака. Лоренцо рассеянным взмахом руки велел начать выпуск металла, но не успела раскаленная лава устремиться из лётки, как прежние раздумья опять унесли его прочь. Перед глазами вновь возникла Кларисса, сцена их последней встречи с упрямым постоянством повторялась в воображении: вот она, услышав его вопрос, опускает глаза, молчит… Может, княгиня связана обетом?

А он сам? Что с ним? Просто минутный порыв влюбленности — или же настоящая любовь? В жизни Лоренцо всегда было так: если ему вдруг нравилась какая-то женщина, стоило лишь протянуть руку, как он получал желаемое, но была ли в его жизни любовь, настоящая любовь, испепеляющая сердце? Нет, ничего подобного ему не выпадало. Не являлась исключением и Констанца. Там речь шла лишь о вызове его мужскому самолюбию, Констанца не лишала его ни сна, ни аппетита. Тем в большее смятение приводили Лоренцо чувства, обуявшие его с момента встречи с Клариссой. Потребность видеть эту женщину, обладать ею — эмоции, нахлынувшие на Бернини в момент их встречи после долгой разлуки, были чем-то мимолетным, но ему казалось, что под их покровом дремлет какое-то иное, более глубокое чувство, лишь пробуждавшееся в нем сейчас. И стоило Лоренцо вспомнить княгиню, начать думать о ней, как его охватывали непокой, странное, лихорадочное возбуждение, схожее с тем, что одолевает нас с началом тяжелой болезни, — по ночам он долго лежал без сна, а за столом забывал о еде. Была ли это любовь?

Вечером, собираясь отправиться на розыски Клариссы, Лоренцо в своем роскошном одеянии обливался потом ничуть не меньше, чем днем в литейной мастерской. В римских переулках сгущался неподвижный воздух; хотя солнце давно зашло и на небе прочерчивался блеклый серпик туны, удушливая жара не отступала. Своей жене Катерине Лоренцо заявил, что отправляется на ужин в папский дворец — им, дескать, необходимо обговорить с Урбаном кое-какие детали относительно сооружения склепа. Но вместо того чтобы верхом отправиться на Квирннал, Бернини пешком последовал на пьяцца Навона. Смех его детей до сих пор стоял у него в ушах, и, чтобы до встречи с Клариссой отделаться от этих вызывавших укоры совести напоминаний о безоблачной семейной жизни, Лоренцо решил пойти длинным путем — через Санта-Мария-сопра-Минерва. Представляя себе изумрудные глаза княгини, ее неповторимую улыбку, Бернини размышлял, как начнет разговор. Ведь все решает первая фраза — в любви, как и в искусстве, многое зависит от внезапного озарения.