При напоминании о сыне глаза донны Олимпии на мгновение посветлели, на губах появилась нежная улыбка.

— Урбан согрешил перед Богом и миром, причинив великий вред. Нам лишь остается уповать на то, что его преемник проявит большее благочестие и больший разум. Но тебе, Кларисса, в эти дни лучше не покидать палаццо. Период заседания конклава — опасное время.

В тот же день Олимпия велела забаррикадировать главный вход во дворец досками — на случай нападения. Тогда же были срочно упакованы все ценные вещи, находившиеся в доме — золото, серебро, фарфор, гобелены и картины, — вынесены через черный ход, погружены на мулов и перевезены в монастырь, где ее деверь служил настоятелем. Ибо, кроме сброда, мародерствующего в переулках Рима в период вакаций, массу хлопот доставляли и пьяные наемники, сражавшиеся на стороне Таддео Барберини с герцогом Кастро. После пятилетней войны был заключен неустойчивый мир, условия которого не устраивали ни одну из враждовавших сторон, и теперь оставшиеся не у дел наемники промышляли по городу в поисках легкой добычи.

Клариссе, как и в те далекие времена первого визита в Рим, пришлось провести следующий месяц, сидя взаперти в палаццо Памфили. По несколько раз в день она молилась в часовне палаццо, призывая святую Агнессу исцелить ее больного супруга от недуга, а ночами разглядывала в подзорную трубу звездное небо. Часто при этом ей вспоминался синьор Борромини. Кларисса мучилась вопросом, предпринял ли он необходимые шаги для выполнения данного ей обещания. Но еще сильнее ее терзал вопрос об исходе заседания конклава. С одной стороны, она болела за свою кузину и ее родственника, которого, откровенно говоря, терпеть не могла, с другой — каждый новый день в заточении был непереносимее предыдущего.

— Римлянке, — вбивала ей в голову донна Олимпия, — на улицах города делать нечего. В особенности в такое время.

— Хоть я и не понимаю, к чему подобные меры, — ответила ей Кларисса, — все равно рада, что знаю об их существовании. Всегда лучше знать, что позволено, а что воспрещено.

— Чтобы потом нарушать запреты? — недоверчиво допытывалась ее кузина.

— Чтобы самой выбрать, как поступить, — ответила Кларисса.

— Выбрать самой? — наморщила лоб донна Олимпия. — Это лишь порождает у женщины греховные помыслы.

— А если ее запереть в монастыре, разве она будет свободна от греховных помыслов?

— Ты думаешь, что Бог слеп и не замечает, когда мы не считаем нужным опустить на лицо вуаль? — покачала головой Олимпия. — Нет, чтобы услужить Господу, каждой женщине надобно вести себя как монахиня.

Вздохнув, Кларисса решила покориться судьбе. Тем временем нервозность Олимпии с каждым днем возрастала — сплошные страхи и надежды. Сможет ли Памфили заполучить тиару?

Конклав, казалось, никогда не кончится. Что ни день, назначались новые кандидаты, чтобы тут же вновь исчезнуть, уступив место иным. На помощь призывали провидцев и астрологов, с ними в палаццо проникали и противоречивые слухи. Влияние Урбана не уменьшилось даже с его смертью. Из всех заседавших в Сикстинской капелле кардиналов сорок восемь принадлежали к числу его креатур. Никогда еще в конклаве не было столь многочисленной оппозиции. Тем не менее им не удалось сделать папой своего человека, кардинала Сакетти, — поданные за него голоса день ото дня уменьшались, что лило воду на мельницу Памфили. Однако за Памфили закрепилась слава испанофила, что настраивало против него кардиналов-французов. Таким образом, ему отчаянно понадобилась поддержка Барберини, а как ее добиться?

— Памфили — человек честный, — с ноткой недовольства заявила донна Олимпия, расхаживая взад и вперед по гостиной. — Его прямодушие всегда мешало ему.

— Но может ли кардинал прикинуться другим ради того, чтобы быть избранным? — полюбопытствовала Кларисса.

— Иногда и на то есть воля Божья. Папа Сикст, к примеру, был человеком весьма образованным, однако еще кардиналом ему приходилось изображать из себя невежду, и все ради своего избрания на престол.

В один из сентябрьских дней — Олимпия как раз удалилась для беседы с кем-то из родни Урбана — Клариссе наконец представилась возможность на несколько часов вырваться из заточения. Когда она вышла на улицу, у нее было такое ощущение, словно после суровой, долгой и пасмурной зимы она вдруг увидела на небе солнечный луч. Как прекрасно полной грудью вдохнуть свежий воздух, а не смрад плесени, пропитавшей стены палаццо!..

Олимпия заявила, что до самого вечера будет вести переговоры с прелатами ради достижения взаимопонимания с Барберини. Таким образом, в распоряжении Клариссы оставалось полдня. На что их потратить? Ни секунды не раздумывая, она решила пойти в собор Святого Петра. Кто знает, может, ей посчастливится встретить там синьора Борромини, да и для молитвы место вполне подходящее, ничуть не хуже любой другой церкви Рима.

Кларисса пересекла пьяцца Навона и свернула в переулок, ведущий к Тибру. Как же Олимпия всегда все преувеличивает! Ну и где же мародеры и пьяные наемники? Куда бы Кларисса ни бросила взор, везде видела ремесленников да торговцев, мирно занимавшихся своими делами. Лишь на маленькой площади в конце переулка, там, где несколько крестьян торговали овощами, у портняжной лавки собралась толпа. Но и в этом не было ничего особенного, там стояла статуя паскино — острого на язык уличного артиста. Этот потемневший от времени и непогоды мраморный торс знал каждый — фигура была усеяна приклеенными к ней записочками: в них римляне выражали свое отношение к происходящему в городе, которое в открытую выразить не решались. Оттуда доносились взрывы хохота.

Заинтересовавшись, княгиня подошла поближе. Какой-то коротышка-аптекарь с очками на носу вслух читал записочки.

— А тут кое-что имеется про донну Олимпию! — выкрикнул он и стал поправлять свои очки.

«Почему ее зовут Олимпия? Потому что она «olim» была "pia"».

Кларисса прислушалась. Неужели речь идет о кузине? Пока аптекарь и его аудитория корчились от смеха, она попыталась разобрать заключавшуюся в этой коротенькой фразе игру слов. «Olim» означало «прежде», a «pia» — «благочестивая». Даже скромных познаний княгини хватило, чтобы понять соль. Да, но что хотел этим сказать автор записки? Неужели… Рассерженная Кларисса подошла к мраморному изваянию и решительным жестом сорвала записку.

— Это непозволительная дерзость! Донна Олимпия — порядочная женщина!

— Порядочная женщина? — переспросил аптекарь. — Такая же порядочная, как Клеопатра!

И снова толпа взорвалась хохотом. Кларисса уже ничего не понимала.

— Хитрая бестия, и к тому же ханжа, каких свет не видывал! — высказал свое мнение портной, высунувшись из окна. — Сначала отравила своего муженька, а потом и к деверю в постельку лезет!

— Только во славу Христа, разумеется! — добавил чей-то голос.

— Чтобы Памфили знал не понаслышке, как в раю ангелочки распевают, если станет папой!

Кларисса лишилась дара речи. Больших скабрезностей ей в жизни не доводилось слышать. Олимпия отравила своего мужа? Да как смеют эти люди заявлять такое во всеуслышание! Завидев на противоположной стороне двоих мужчин — по виду стражников, — она уже хотела позвать их, чтобы положить конец разнузданной клевете, но прежде чем раскрыла рот, высоченный детина, судя по всему, кузнец, вытянув руку, показал куда-то вверх. Вдали к небу поднимался столб белого дыма.