Они летели словно в аду. Все клубилось, дымилось. Вспышки вверху, вспышки внизу, слева, справа. Могло показаться, что самолет растерянно, беспорядочно метался в центре этого бурлящего огня, как бабочка у лампочки. Он то падал, то поднимался вверх, то резко уходил вправо, то влево.

– Ну нет! – отчаянно крикнула Ольга, цепляясь за свой ШКАС. – И ты получишь от нас!..

Она стреляла со спокойной обстоятельностью, хотя силы были не равны. Пока Оля стреляла, Катя все пыталась вырваться из света ракет. ШКАС дрожал в Олиных хрупких руках, рвался, толкая очереди в фашистский истребитель. А мессер расстреливал По-2, как мишень. Уже перебит лонжерон, в верхнем крыле появились рваные дыры, сквозь которые просвечивало небо. Уже совсем близко земля… Олейник увертывалась от огня. Ее мозг, ее нервы, ее руки безотказно и точно служили ей.

Истребитель сделал еще один заход, и пулеметная трасса, казалось, рассекла По-2. Она была последней, эта трасса. У противника кончились снаряды. Стало тихо. Так тихо, что Ольга перестала слышать шум мотора. Ночь захлестнула их самолет. Но это была пустая тишина, и Оля что-то крикнула. Нет в мире тишины! Есть война. Есть баян в руках Даниловой. Есть музыка Чайковского, которую она любит. Есть голоса друзей. Ей казалось, что она кричит, но на самом деле голос пропал. Она попыталась приподняться, но сильная боль в боку, бедре, ноге швырнула ее к спинке сиденья. Она даже обрадовалась ей. Боль была громкой, она вернула ей ощущение жизни. И тут она различила шум мотора. Правда, неверный, расколотый шум, но мотор работал. И в этом была жизнь. «Но ведь падаем! – ощутила Оля. – Падаем… Падаем… Падаем… Что с Катей? Она ранена?»

Катя стиснула челюсти и оглядела пустое, сразу ставшее просторным небо. С необыкновенной отчетливостью она ощутила, что они с Олей совершенно одни, на поврежденной машине, раненные, слабеющие от потери крови, от боли и усталости, с жалким остатком горючего в баке. Но у нее была еще и ответственность за жизнь штурмана, ее воля, ее верная машина. Больше ничего не было в этом темном, огромном небе.

Совсем недалеко, на востоке, лежал родной аэродром, до которого во что бы то ни стало, любой ценой надо дотянуть. Им казалось, что проходят часы. Управлять было больно. Глаза закрывались. Нужны были страшные усилия, чтобы держать глаза открытыми и видеть хотя бы горизонт и по нему выровнять самолет.

Кате опять стало плохо. «Неужели конец?»

– Линия фронта, – еле слышно произнесла Ольга.

Олейник нашла в себе силы взглянуть вниз и увидеть взлетающие дымки, вспышки выстрелов.

– Забудь о боли, – твердила штурман Кате, – думай о самолете.

Удивительно, но ей как бы помогал совет Ольги. Самолет шел ровно. Только земля стала туманной, а движения чужими и медленными. Олейник потеряла сознание. Штурман подхватила управление. С земли заметили самолет. Загрохотали зенитки. Машину швырнуло в сторону. «Держи. Крепче», – шептала себе Оля. Тут Катя пришла в себя и выровняла самолет. С усилием глядя вперед, она стала увертываться от разрывов. Но держать глаза открытыми было все труднее.

– Катя! – звала ее Оля. – Катя!!! Нас ждут…

Катя знала, что их ждут. Она и сама никогда не уходила с поля, пока не вернется последний самолет. А когда последний не возвращался, летчицы молча шли с поля, не глядя друг другу в глаза.

Они провели машину через линию фронта. Взрывы остались позади. Но самолет снова стал шататься и будто проваливаться вниз. Но уже рядом аэродром. Катя спланировала к тому месту, где надо садиться, и посадила самолет, как ей показалось, на три точки, как надо. Она еще чувствовала, как колеса коснулись земли, и, закрыв глаза, слышала, как прыгает, замедляя ход, послушная машина…

– Врача! – кричали уже все подбежавшие.

Ольга открыла глаза, с помощью механика выкарабкалась из кабины, сползла с плоскости и доложила начальнику штаба:

– Задание выполнено.

Ей казалось, что выговорила она эти слова громко, но ее еле услышали. Она тут же как подкошенная упала на руки подруг.

Подошла «санитарка», и Яковлеву с Олейник увезли в госпиталь. Тяжесть, которая навалилась на меня при виде самолета Олейник, медленно уходила. Ведь живы – вот что! Я по-настоящему поняла, из какой передряги мы вырвались. Чудом. А ведь вырвались! Значит – нам жить!

Но тут опять охватила тревога. Вокруг стояли подруги, вслушиваясь в небо. Механик Шеянкина, обхватив голову руками, неподвижно сидела у старта, который уже начали сворачивать. Время истекло… Таня Макарова и Вера Белик так и не вернулись. Они стали Героями Советского Союза посмертно. Были б парашюты, они, возможно, и спаслись… Но тогда, в августе сорок четвертого, мы летали без парашютов.

Усталые, молчаливые, мы вернулись в постылый теперь нам замок, не замечая роскоши, красоты, уюта… Неподалеку от имения Курово, которое вошло в историю нашего полка под названием «Тик-так», похоронили Таню Макарову и Веру Белик. Давно это было, а я до сих пор слышу голоса не вернувшихся с войны подруг:

Я помню лунную рапсодию

И соловьиную мелодию,

Твой профиль тонкий, голос звонкий,

Твои мечты. Но где же ты?..

«25.08.44: с самолета По-2, высота 400 метров – 1 прыжок».

Скажу честно: мне никогда не хотелось прыгать с парашютом. В городском парке стояла парашютная вышка, и на нее многие мои товарищи взбирались, прыгали, восхищались. Я же обходила ее стороной.

На фронте до сорок четвертого года мы летали без парашютов. Мы никогда не вели разговоров о них. А вот о плене приходилось говорить. И тогда все существо восставало не только против мысли о плене, но и против самого слова «плен». И наверное, каждая из нас думала: «Лучше смерть…»

Весть о том, что привезли в полк парашюты и отныне мы будем летать только с ними, была для нас неожиданной. Нам приказали срочно пройти курс наземной подготовки. Ответственной за этот курс назначили Надю Тропаревскую, летчицу нашей эскадрильи. До войны она была известной парашютисткой. Сделала 400 прыжков. За день она должна была обучить нас, как прыгать, управлять стропами во время полета и как идти на приземление. Все это я усваивала, предвкушая тот знаменательный день, когда поднимусь в воздух для прыжка.

Я, конечно, слышала, что некоторые новички в прыжках, вылезая на крыло самолета, сразу забывали все, чему их обучали инструкторы, и снова забирались в кабину, не сумев преодолеть в себе страх. Но я после трех лет войны, имея уже около 500 боевых вылетов, считала себя хладнокровной и смелой. «Подумаешь, прыжок над своим аэродромом», – думала я и представляла, как с командой «Прыгай!» я бодро шагну в бездну и буду парить в воздухе. А потом, к величайшему восхищению Нади Тропаревской и всех девчат, я легко приземлюсь и с ловкостью укрощу бешено рвущийся купол. Меня поздравят, и я попрошу разрешения прыгнуть еще раз. В действительности все оказалось иначе.

Нас привезли почему-то на другой аэродром. Смотреть, как будут прыгать девушки, собрался на старте весь мужской полк. Оказалось, что они тоже должны прыгать. Но, как истинные джентльмены, парни уступили первую очередь девчатам. Нас построили. Подошел летчик с трехместного По-2.