– Мою команду выполнять быстро, – начал он монотонно, глядя куда-то поверх голов девчат. – Не переспрашивать. Кругом лес. Дорого каждое мгновение. Замешкался – сядешь на дерево. Помните, что прыгающий ошибается только раз. – Тут он обвел взглядом строй, всматриваясь в лица девушек. Я сощурила глаза, презрительно усмехнулась: дескать, нам море по колено, и в упор посмотрела на летчика. Но он, к моему огорчению не обратив на меня никакого внимания, продолжал: – На землю лучше не смотреть. Кто первый?

Я храбро шагнула вперед. Перетянутая парашютными лямками, забралась в третью кабину. Передо мною во второй кабине оказалась Ася Пинчук, спокойная и рассудительная девушка.

Самолет, покачиваясь, вздрагивая всем корпусом, стоял, ожидая сигнала дежурного по полетам. Взмах флажком – путь в воздух открыт. Машина бежала по взлетной полосе, набирая скорость. Рев мотора усиливался. Хвостовой костыль чертил сухую землю аэродрома, волоча за собой облако пыли. Но вот костыль оторвался от земли, хвост поднялся, машина побежала на колесах, беря полный разбег. Все это давно стало привычным.

Я смотрю на высотомер. Стрелка ползет к цифре 4, затем медленно идет к 5 и останавливается на 8. Пилот сбавляет газ. Машина начинает терять скорость: так легче вылезти на плоскость – не сдует с крыла потоком воздуха. Самолет идет по прямой. Я жду, когда Ася вылезет и прыгнет. Но неожиданно пилот называет меня.

Руки почему-то задрожали, и сердце унять невозможно: ну, словно ножом полоснули. К ногам, можно подумать, привязано по здоровенной гире. Наконец я приподнялась на сиденье и взглянула на землю. Она показалась такой далекой. Бездна! Далеко под самолетом щетинился лес, петляла река. И туда надо было падать. Вот так, оттолкнуться от милого, такого надежного По-2 – и просто падать.

– Ты что?! – закричал пилот.

– Ничего, – ответила я и приподнялась на сиденье чуточку выше прежнего.

На По-2 парашютисту приходится, преодолевая сопротивление встречного потока воздуха (100 километров в час), встать со своего места, а затем, перехватываясь руками за стойки центроплана, вылезти на крыло и устроиться одной ногой на его задней кромке, а другой – на подножке, укрепленной снизу фюзеляжа. Надо было приспособиться.

Сердце холодеет, а сама я словно горю. Ну! Ну же! Я презираю себя. Ну чего бояться? Господи! Чего я жду? Почему медлю?

– Давай поворачивайся, уходим с расчетной точки! – крикнул пилот.

«Черт с ней, с расчетной точкой, – подумала я. – Может быть, вовсе не прыгать?» Но тут же мне представилось позорное возвращение на землю после невыполненного прыжка, насмешки подруг, иронические взгляды парней, а может, и презрительное «сдрейфила» кто-нибудь бросит вслед. Такого я не могла вынести. Значит, выбора не было, оставалось одно – прыгать! Я перекинула ногу через борт и стала выкарабкиваться из кабины. Дальше все происходило автоматически: шаг к кромке крыла, поворот на 90 градусов вправо… Кто-то сказал: «Готова». С опозданием сообразила, что этот «кто-то» была я сама, просто от волнения у меня изменился голос.

– Давай! – крикнул пилот.

И тут, вместо того чтобы мужественно и деловито ответить «Есть», шагнуть вперед – в небо, я, как последняя идиотка, глупо спросила:

– Чего «давай»?

– Прыгай! – опять закричал летчик. – Прыгай, а то на лес снесет.

– Кто снесет? – пролепетала я и сообразила, что сейчас, вот сию минуту, летчик меня обругает и прикажет влезть обратно в кабину. Кажется, он даже завопил:

– Ба… – но я так и не узнала, что он собирался сказать дальше.

Отведя взгляд от земли, я посмотрела на Асю и жалобно прокричала ей:

– Проща-а-ай!

Она что-то сказала – не слышно что – и, мне показалось, насмешливо улыбнулась. Тогда я зажмурила глаза и решительно бросилась вниз головой в пустоту. Вначале ничего не соображала, кругом свист, шум.

Воздух оказался плотным. Динамический удар наполнившегося купола – ощутимым. Наступившая следом тишина – потрясающей. Какие-то мгновения я повисела в воздухе и закричала:

– Почему земля не принима-а-а-ет?

Парашют меня не слушался. Дергаю, чтобы он пошел вправо, а он идет налево. Когда до земли осталось метров сто, я, к ужасу моему, заметила, что стремительно падаю на лес. Вне себя, я дергаю стропы одну за другой, но ни к чему хорошему это не приводит.

«Черт возьми! Я хочу летать на самолете, а не висеть в небе на зонтике…» Эти мысли не мог вытряхнуть даже основательный удар о землю.

Приземляюсь по всем правилам, гашу парашют, торопливо отстегиваю его и падаю в объятия подруг.

– Поздравляем!

– Вот молодец!

На меня наваливается такая радость, такое счастье, какое до меня конечно же не ощущал ни один человек на земле. Прыгнула! Прыгнула! Оглядываюсь по сторонам.

Спускается Ася! Улыбается, машет рукой, что-то кричит. Девчата бегут к ней. Я иду докладывать командиру.

Могу уверить, что я не попросила разрешения прыгнуть еще раз. И вообще больше я ни разу не прыгала, хотя парашют был всегда со мною в кабине. Я восхищаюсь людьми, которые шагают с самолета, как будто выходят на прогулку. Но кто знает, как бы я уцепилась за парашют, случись что-нибудь с машиной в боевом полете.

И все-таки за линией фронта я почти всегда парашют отстегивала. Он мешал мне стрелять из пулемета, стеснял движения при бомбометании, буквально связывал, когда надо было сбросить листовки, газеты, мелкие бомбы, которые штурманы брали в свои кабины. И если уж до конца быть честной, то больше всего я боялась попасть к фашистам живой. Лучше уж смерть. А главное заключалось в том, что чаще всего мы летали на небольшой высоте и парашют, считала я, вряд ли мог помочь, если машина загорится. Подбитый же самолет летные экипажи старались всегда спасти и тянули изо всех сил, чтобы посадить если не на своем аэродроме, то где-то по пути…

«12.12.44 – 6 полетов – 10 ч. Бомбили Насельск. Сбросили 1200 кг бомб; 400 патронов из пулемета ШКАС. Вызвали 2 сильных взрыва, один пожар. Подтверждают Чечнева, Попова, Юшина».

– Как там, над целью? – спросила начальник штаба Ракобольская, когда мы возвратились с четвертого вылета.

– Так же, – сказала я, – бьют…

Мы летали бомбить скопившиеся эшелоны противника в Насельске, что севернее Варшавы. Эта железнодорожная станция прикрывалась несколькими батареями зенитной артиллерии разных калибров и подразделениями прожекторных и звукоулавливающих установок. Все эти средства сводились в единую систему противовоздушной обороны. Все они управлялись централизованно и поэтому действовали довольно согласованно. Попадая в такую зону, самолет непрерывно находится в «поле зрения» прожекторов, в створе подслушивания звукоулавливателей, в зоне действия зенитного огня.

Вопрос Ракобольской настораживал.