– Вы так жестоки? Не оказать помощи раненому и пленному? – спросил Рейнгольд, прикуривая и с изумлением рассматривая картинку на крышке «Корниловских». Не потребовалось даже держать паузу, чтобы отдалить момент «настоящего» разговора, и непременно должную возникнуть тему, что же случилось с их организмами.

– Какие вы странные термины употребляете, – удивилась Вяземская. – Ещё раз посмотрите на коробку. Причём тут жестокость? Давайте просто поменяемся местами. Захватив меня во время разведпоиска в нынешнем виде, – она вытянула ногу и внимательно её осмотрела, давая возможность полюбоваться и Рейнгольду, – долго бы вы сохраняли джентльменские привычки, если они у вас когда-нибудь и были? У вас какая стояла задача? Взять меня живьём и доставить во внутреннюю тюрьму. В течение часа получить признательные показания. Об УПК речи не было, правильно?

– Вас? – удивился Рейнгольд. – Я вас в первый раз вижу, а охотились мы за опасной террористкой, нисколько на вас не похожей. Что и подтверждается – она применила ядовитый газ поразительной поражающей силы.

Капитана аж передёрнуло.

– Кто вы такая вообще? Что за «подпоручик»? «Корниловские» папиросы. Мы что, на Гражданскую попали?

– Как любят говорить в ваших «органах», – Вяземская снова улыбнулась, – кстати, какая изумительная самохарактеристика: «я – член органа!» Наверное, и девушке так представляетесь? Так вот, это ведь у вас говорят: «Вопросы здесь задаю я!»?

Рейнгольд поморщился. Умеет красотка неопровергаемые пакости говорить.

– Главное – мы с вами сейчас будем беседовать не спеша и последовательно, – перешла Вяземская на строгий тон. – Если будете нагло врать – буду наказывать. Способы у меня есть, – Людмила опять улыбнулась, ещё более очаровательно, чем недавно Журналисту. Даже на чекиста исходящие от неё флюиды подействовали. Бензедрин начал действовать, а он не только общие функции организма стимулирует, он все виды эмоций обостряет.

Несмотря на физическое и нервное потрясение, капитан не мог поверить в пугающие слова столь красивой да вдобавок и внушающей безотчётную симпатию девушки.

Мир плыл… То, что было в «конторе» несколько часов назад, перекрывалось совсем недавними, категорически иного плана впечатлениями: брусчатка переулка, врезающаяся грязными гранями в щёку, жуткие спазмы в кишечнике, боль вдоль всех нервных стволов, лишающая воли и разума!

Да какой там разум? За последние полчаса память восстановилась, а что касается разума, в широком смысле…

– Так, давай коротко и быстро, – сказала «подпоручик», словно не думая о своём, совсем не подходящем для допросов наряде. – Конкретно, по минутам, с самого начала. Кто вызвал, какой приказ отдал, как нас нашли… Речь ведь не о поимке кавказских террористов шла? Моего спутника вы не могли не знать. Или – его тоже в расход, чтобы все концы в воду?

Анатолий сидел на диване за спиной пленника, по профессиональной привычке держал в руке включённый диктофон. Лицо у него было бледное, под глазом дёргалась жилка.

– Я не могу! Вы что, не понимаете? Вам это тоже лучше не знать! – Рейнгольд подался вперёд, взглядом будто старался загипнотизировать своего «следователя». – На том уровне, где мне отдают приказы… Сами же видели – никому нет дела, кто вы и кто ваш подельник… Вас найдут – через час или чуть позже. Никуда не спрячетесь, и не надейтесь. Лучше сдайтесь сразу, это зачтётся. И вам, и мне… – последние слова он произнёс с какой-то сумасшедшей надеждой. Вдруг, действительно, его слова дойдут до этой странной девушки и того, кто шумно дышит за спиной. Они поймут, тогда по крайней мере у самого капитана появится шанс оправдаться…

– Парень, я тебя не поняла, – от всей души удивилась Вяземская. – Прежде всего – для своих начальников ты уже покойник. Кто ж тебя в живых оставит, допущенного к таким тайнам?! Забыл, что с отработанным материалом в сталинские времена делали, да и позже тоже. Твое счастье – ты теперь не там, ты в чужом, куда более гуманном мире. Не веришь – подойди к окну, разрешаю. Выбрасываться, как Савинков, не стоит, стёкла пуленепробиваемые. Как только заметишь на улице что-нибудь знакомое – махни мне рукой. Я тоже поинтересуюсь.

Пока Рейнгольд смотрел, обеими руками оперевшись о подоконник, Людмила налила себе и Журналисту ещё рюмочку (Анатолию это действительно требовалось, а сама она просто создавала образ), налила кофе и опять закурила. Этакая женщина-вамп. Отчего-то они мужчин пугают сильнее всего. Видимо, своей непредсказуемостью и несоотносимостью с нормальным дамским, а равно и девичьим поведением.

– Там какая-то не та Москва, – тоскливо сказал капитан, возвращаясь к столу, и принялся за свой сладкий чай. – Только здания похожи, и то не все…

– А я тебе что сказала? Конечно, не та. И я не лейтенант, а подпоручик. Вернуться назад отсюда возможно, это не «тот свет», а просто слегка другая реальность. Как только разговор закончим и он меня удовлетворит, могу перекинуть тебя в любое место хоть Москвы, хоть России. Даже пистолет и документы верну. Правда, едва ли кого-то сумеешь убедить, что тебя срочно в спецгоспиталь надо. А вдруг и отвезут, так всё равно вскоре помрешь от отсутствия внятного диагноза.

Тут Людмила слегка блефовала. Выздоровел бы он и без всякого лечения – покой, диета, ничего больше. Но он-то этого не знает, а симптомы выглядели весьма пугающе.

– У тебя выбора ну совершенно никакого нет, – сочувственно сказала Вяземская. – Ты сам сказал: «объяснения во внимание не принимаются». Да и что принимать? Задание провалено не то чтобы с треском – с шумом и вонью. Да на глазах сотни свидетелей. Если старший группы ты – и виноват ты. Тем более, в плен к «террористам» попал, и вдруг вернёшься, чистенький и благоухающий, в то время как твои товарищи…

Меня только одно радует – твоим начальникам сейчас намного хуже. Они ведь наверняка без согласования с Президентом операцию по захвату и ликвидации его лучшего друга готовили. А друг прорвался, ушёл неизвестно куда и сейчас, возможно, как раз Президенту и докладывает. Как думаешь – хватит у Президента власти с этой «фрондой» справиться, или его сейчас, как Павла Первого?

Она вдруг вскочила. А ведь действительно!

Контрразведчика там нет, Анатолия нет. Войдут сейчас «серьёзные товарищи», объявят через полчаса по всем российским радиостанциям, что нас постигла «невосполнимая утрата», и так далее.

– Анатолий, быстро к телефону. Вот к этому, прямой связи. Звони Президенту. Всё расскажи, как есть, что сам видел и понял. Предупреди, чтобы в ближайшие час-другой обеспечил собственную безопасность. Насколько это в его силах. А потом мы всё обеспечим, как надо. А я пока в деталях разберусь. Ну ты, быстро! – Она снова повернулась к Рейнгольду. В руке у Вяземской появился неизвестно откуда, наверное, на столе между бумагами лежал, тонкий стальной стек, сплетённый «в колосок» из упругой полумиллиметровой проволоки.

– Жизнь главы государства под угрозой. Или ты честный офицер и всё расскажешь сам, или… Я, повторяю, не из вашего мира, на меня никакие законы и конвенции не распространяются… А допрашивать я умею. На гуманные методы у меня времени нет, так что начинай, отчётливо и в деталях…