— Вот так-то! — поставил он точку в каком-то неведомом разговоре.

Всё предусмотрел артист и конспиратор! Стоял бы у окошка, слушал… Лестница на чердак была у стены предбанника, и верхний её конец упирался в чёрный квадрат открытой двери. Русинов уже привык к темноте и различал очертания предметов. Конечно, в бане пусто, можно и не проверять. Ведь надо же было тащить больного человека на чердак! Он шагнул к лестнице и взялся за ступеньку. Сверху послышалось неясное бормотание — будто бы голос Варги. И снова пчеловод заключил:

— Ничего, бывает и хуже.

Подниматься на чердак было очень рискованно, однако диалог приковывал внимание больше, чем летающая «тарелка». Русинов ступил на лестницу и, опасаясь скрипа, стал медленно подниматься. Лестница оказалась новой, прочно сбитой и не скрипела. Он взялся за верхнюю ступень, осторожно подтянулся и заглянул в дверной проём…

В глубине чердака было несколько светлее, потому что маленькая двускатная крыша слухового окна оказалась откинутой либо снятой. На дощатом помосте Русинов увидел ноги, а рядом — чёрный угловатый куб какого-то прибора с мерцающими зелёными точками индикаторов. Послышался металлический шорох, ноги переступили несколько раз — стоящий на помосте развернулся, и в просвете показалась часть какой-то конструкции, установленной на штанге, — что-то вроде штатива фотоаппарата. Затем раздался медленный и негромкий звук, похожий на движение шестерёнок.

— Эх, не туда, — пробормотал Пётр Григорьевич.

Осенённый догадкой, Русинов спустился в предбанник и побежал к дому — Машина стояла за двором, возле палатки. Он сунулся в салон, на ощупь открыл ящик и достал прибор ночного видения. Потом обогнул пасечную изгородь и стал на пригорке, откуда хорошо было видно крышу бани.

Батарейка в приборе была свежая, и негативное изображение всех предметов виделось ясно и отчётливо, разве что в зеленоватом свете. Из отверстия в крыше на месте слухового окна торчала человеческая фигура до плеч и небольшая труба. Из трубы бил яркий лазерный луч, иглой пронизывающий пространство. Русинов повёл прибором по этому лучу и уткнулся в зелёную «летающую тарелку» каплевидной формы. «Тарелка» вместе с лучом двигалась по низким облакам и, когда среди туч оказывался прогал с чистым небом и звёздами, на секунду пропадала в пространстве.

Русинов опустил прибор ночного видения и поморгал, чтобы избавиться от зелёных «зайчиков». Пятно света от лазерного луча лежало на самом верхнем горизонте туч и меняло конфигурацию. А Пётр Григорьевич тем временем, наверное, лихорадочно прикладывал к окуляру листки чёрной бумаги с вырезанными профилями «тарелок» и менял светофильтры…

Все десять дней шёл дождь — почти беспрерывно, чуть стихая по утрам и вечерам, из крупного летнего превращаясь в нудный, осенний, и наоборот. Изредка в короткие перерывы показывалось неяркое солнце, но от его лучей насквозь промокшая земля казалась совсем уж запущенной, раскисшей и холодно-неуютной. И всякий раз чудилось: ну, наконец-то наплакалось вволю небо, теперь утрёт слёзы и засияет. Да ничего подобного: тучи за Уральским хребтом приостанавливались лишь для того, чтобы подтянуть строй, скопить силы и вывалиться оттуда новой ратью.

А накануне отъезда, днём, погода разъяснилась, разгулялась и простояла солнечной до самого заката. Земля подсохла, подрумянилась, ненасытная морена впитала в себя все лужи на просёлке, и создалось полное впечатление, что будто и не было этих десяти слезливых дней.

Вместе с воссиявшим солнцем исчез с пасеки и Варга. Русинов последний раз видел его издалека: дядя Коля не спеша прогуливался по берегу возле бани. Как только он начал вставать и ходить без палочки, Русинов несколько раз пытался прорваться к нему или хотя бы оказаться на его пути, однако бдительный Пётр Григорьевич всё время был начеку и либо оказывался рядом с Варгой, либо между ним и Русиновым. И находил причину, чтобы не подпустить к странному «пермяку». Тут же, заметив, что Ольга и пчеловод одновременно находятся в избе, Русинов выбрал момент и пошёл к бане. Нигде поблизости Варги не оказалось, и он открыл дверь в «палату»: постель на полке была убрана, а от каменки несло сильным жаром — через часок можно и париться…

— Где же больной? — как бы между прочим спросил Русинов, вернувшись в избу.

— А выздоровел! — весело сказал пчеловод. — Выздоровел и домой пошёл.

После лазерных «летающих тарелок» всякое слово Петра Григорьевича следовало делить на «шестнадцать» и тем более не верить в его чудеса.

— Что-то я не заметил, — проронил Русинов. — Что же он, на ночь глядя…

— Ему по ночам ходить удобней, видит лучше, — объяснил Пётр Григорьевич. — Теперь уж, поди, далеко…

Варга мог уйти лишь за речку или, обогнув пасеку, стороной, на дорогу. И вряд ли предупредительный и сердобольный пчеловод отпустил бы его одного. Значит, кто-то невидимый подошёл из-за реки и увёл.

— Баня освободилась, так собирайся, париться будем! — заявил счастливый и возбуждённый пчеловод. Он не спускал глаз с неба и поджидал, когда просохнет взлётно-посадочная полоса…

Житьё на пасеке началось и закончилось баней, богатым столом, медовухой и песнями Петра Григорьевича. Пришельцы где-то в горах этой ночью отдыхали: в небе не появилось ни одной «тарелки»…

Выехали ранним солнечным утром. Этот бард, шутник, философ и конспиратор простился без всяких напутственных слов — подал банку с мёдом — гостинец гадьинскому участковому, подсадил Ольгу в кабину и помахал рукой.

— Скажи там, мёд вербный, — наказал он. — Пусть не жалеют, едят. Он долго не хранится. А я ещё пришлю!

И заспешил к дельтаплану, с утра вытащенному на взлётную полосу.

Пока ехали по склону вниз, было терпимо, хотя прямо по колеям струились бьющие из земли родники да откуда-то взялись ручьи, пересекавшие дорогу в некоторых местах. Когда же Русинов вырулил на широкий лесовозный просёлок и через несколько километров остановился перед бушующим потоком, стало тоскливо. Под дорожным полотном лежала водопропускная труба, однако напор был настолько мощный, что хлестало через плиты, уложенные по колеям.

— Это ещё не страшно, — успокоила Ольга. — Вот за Кикусом поплаваем. Там в одном месте может и дорогу размыть.

Русинов включил пониженную передачу и, буравя воду, как лодка, переехал поток. И ещё раз добрым и недобрым словом вспомнил Ивана Сергеевича: хорошо, что взял его машину!

И плохо, что за десять дней ожидания он не то что не приехал, но даже и весточки не послал. Русинов за это время трижды ездил в Ныроб на почту (но как будто за свежим хлебом) — ни телеграммы, ни письма. Условились, что писать он будет от имени бывшей жены… Вторая посланная Ивану Сергеевичу телеграмма была короткой: «Обеспокоен молчанием. Как здоровье Алёши. Есть змеиный яд. Саша». Если первая телеграмма не дошла по какой-нибудь причине либо Иван Сергеевич не приехал за ней на дачу к бывшей жене, то, получив вторую, Алёша сам должен был отвезти её в Подольск и в случае каких-то неожиданностей ответить отцу заранее условленной телеграммой.