Дремлющий в послеполуденном свете дом ждал ее. Она приложила ладони к старому камню крыльца; гревшийся на солнце все утро, он был еще теплым. Как человек, подумала она. Живое существо с дыханием и пульсом.

Минуту спустя Джудит вошла в холл, тут царила тишина, только медленно тикали высокие с маятником часы, стоявшие на полу из плитняка. Она замерла и прислушалась.

— Бидди! — позвала она. — Бидди!

Ни звука в ответ. Понятно, Бидди еще не вернулась.

— Филлис!

Однако Филлис тоже не откликалась.

Джудит прошла в конец холла и открыла застекленную дверь, ведущую на веранду. За верандой раскинулся сад, там она и увидела Филлис, сидящую на траве, на расстеленном пледе, тут же были Мораг и Анна со своими игрушками: резиновым мячом, который купила ей Джудит, и оловянным кукольным чайным сервизом, который Бидди откопала, разбирая хлам в мансарде,

Джудит прошла через веранду и вышла на лужайку. Мораг, заслышав ее шаги, села и негромко гавкнула. Филлис обернулась, чтобы посмотреть, кого — или что — заметила собака.

— Джудит! Мы не ждали тебя так скоро. Ты что, не пошла купаться?

— Нет.

Подойдя, Джудит опустилась на плед рядом с Филлис. От лежащей на солнце плотной шотландки исходило приятное тепло, как от толстого свитера, натянутого после купания в ледяной воде.

— Но почему? Сегодня такой…

— Филлис, мне надо кое-что у тебя спросить. Напряженный тон Джудит заставил Филлис нахмуриться.

— Что случилось?

— Если я уеду… если мне придется уехать, ты останешься здесь? Позаботишься о Бидди?

— Что такое ты говоришь?!

— Видишь ли, в чем дело… я с ней еще не говорила, но думаю, она, наверно, захочет остаться здесь, в Дауэр-Хаусе, с тобой. И понимаешь, ты не должна ее бросать. Ее нельзя оставлять одну. Ей становится страшно одиноко, она думает о Неде и тогда, чтобы взбодриться, начинает пить виски. Я хочу сказать — пьет по-настоящему, пока не напьется до бесчувствия. Так бывало раньше, когда она жила в Девоне и я оставляла ее одну; миссис Дэгт мне рассказывала. Это одна из причин, почему я привезла ее с собой в Корнуолл. Я должна сказать тебе это сейчас, пока ее нет, так что все это — между нами. Так ты не бросишь ее, Филлис, нет?

Вполне естественно, что Филлис была сбита с толку.

— Но, Джудит, к чему весь этот…

— Ты ведь знала, что я уеду. Когда-нибудь. Поступлю на службу. Я не могу остаться тут насовсем.

— Да, но…

— Завтра я еду в Плимут и оттуда в Девонпорт. На поезде. Там запишусь добровольцем в женскую вспомогательную службу ВМС, Конечно же, после этого я вернусь домой. Пройдет как минимум две недели, пока я получу распределение. А тогда уж уеду по-настоящему. Но ты никогда не оставишь Бидди, правда, Филлис? Пообещай мне. Если тебе с Анной надо будет отлучиться, то, может, ты договоришься с кем-нибудь, кто мог бы пожить тут с ней…

Филлис видела: Джудит вгоняет себя в невменяемое состояние. И ради чего, спрашивается? Завелась ни с того ни с сего, теперь чуть ли не в истерике и несет какую-то околесицу. Филлис была ошеломлена и вместе с тем встревожена. Она положила руку на плечо Джудит, и ей вспомнилось, как она однажды пыталась успокоить нервную кобылку.

— Послушай… — Она нарочно говорила медленно и тихо. — Ну, что ты разволновалась? Конечно, я ее не брошу. С какой стати мне ее бросать? Все мы знаем миссис Сомервиль. Мы прекрасно знаем, что она любит пропустить вечером стаканчик-другой.

— Это не просто «стаканчик-другой»! — почти закричала на нее Джудит. — Как ты не понимаешь!..

— Я понимаю. И даю тебе слово. А теперь успокойся.

Это подействовало. Внезапная вспышка раздражения погасла. Джудит прикусила губу и замолчала.

— Так-то лучше, — похвалила Филлис. — Теперь давай поговорим спокойно. О тебе. Я знаю, что ты уже давно собираешься пойти служить. Но почему так вот сразу? Что за спешка? Едешь в Девоипорт завтра же. Когда ты это вздумала? Что тебя толкнуло на это решение?

— Не знаю, само собой решилось.

— Что-то стряслось?

— Да.

— Именно сейчас?

—Да.

— Тогда расскажи все своей Филлис.

Филлис говорила с ней так же, как в старые времена, когда они жили в Ривервью и Джудит болталась на кухне, донимая Филлис своими переживаниями о результатах экзаменов или жалобно сетуя на то, что ее не пригласили на какой-нибудь день рождения.

Расскажи своей Филлис.

Джудит глубоко вздохнула:

— Эдвард Кэри-Льюис погиб. Его самолет сбили над Дувром.

— О Боже…

— Джереми только что сказал мне. Поэтому мы и не пошли купаться. Я поехала домой. Захотела домой. Я так захотела к тебе… — Вдруг лицо ее по-детски скривилось. Филлис притянула ее к себе и сгребла в неуклюжие объятия; целуя Джудит в голову, принялась укачивать ее, как малого ребенка. — Мне кажется, я этого не переживу, Филлис. Не хочу, чтобы его не было. Я всегда знала, что он — где-то есть, в голове не укладывается, что теперь его нет. Теперь он — нигде…

— Тсс…

И пока Филлис качала Джудит, она вдруг поняла, Все стало на свои места. Любовью Джудит был Эдвард Кэри-Льюис, а не Джереми Уэллс. Она была так уверена, лелеяла надежды — и все время ошибалась. Джудит отдала свое сердце молодому Кэри-Льюису, и вот — он мертв.

— Тсс… ну-ну,..

— О, Филлис…

— Поплачь, поплачь.

«Жизнь так жестока, — думала Филлис, — не говоря уже о войне. Но что толку мучиться и держать горе в себе? Лучше дать волю чувствам, выплеснуть их наружу в потоке слез, пусть природа возьмет свое и пусть великий целитель время делает свое дело».

Три дня прошло, прежде чем Джудит снова появилась в Нанчерроу. Был первый день августа, и шел дождь — теплый проливной корнуолльский дождь, оживляющий сады и поля, освежающий воздух. Вздувшаяся река клокотала под мостом, цветы курослепа, растущего по зеленым берегам, скрылись под водой, на дорогах стояли лужи, и с веток градом срывались крупные капли.

В черном непромокаемом плаще, но с непокрытой головой, Джудит катила на велосипеде. От деревни на холм она поднялась пешком, у ворот Нанчерроу снова села на велосипед и поспешила дальше, по извилистой сырой аллее. Все вокруг блестело, омытое дождем, и гортензии склонили свои шапки под грузом тяжелых капель.

Добравшись до дома, она поставила велосипед у парадной двери, вошла и тут же остановилась, заметив старую детскую коляску Кэри-Льюисов, классическую, как «роллс-ройс». Коляска стояла в передней, видимо, пережидая дождь, чтобы, как только он кончится, Клементину можно было снова вывезти в сад за необходимой порцией свежего воздуха. Джудит расстегнула плащ и бросила его на деревянный резной стул; вода закапала с него на выложенный плитняком пол. Потом, подойдя к коляске и заглянув в нее, Джудит залюбовалась прелестным ребенком с пухлыми щечками-персиками и темными шелковистыми волосиками на украшенной оборками батистовой наволочке. Клементина крепко спала, замотанная в тонкую шаль, но одну ручку ей каким-то образом удалось высвободить, и, словно крошечная морская звезда, с трогательной складочкой на запястье, она лежала ладошкой кверху на розовом шерстяном одеяльце. Было что-то вневременное в безмятежном младенческом сне, над которым не имели власти никакие трагедии, уже произошедшие или происходящие в данный момент. Джудит пришло в голову, что это-то и есть невинность. Она прикоснулась к ручке Клементины, увидела крохотные безупречные ноготки, втянула в себя исходящий от малышки аромат — смесь запахов чистоты, шерсти и гигиенического талька фирмы «Джонсон и Джонсон». Один только взгляд на эту малютку утешал и ободрял несказанно.