- Сделайте все же скидку на 1966 год, когда вышла эта книга, - усмехнулся Оракул. - Пусть не своими устами, но верно матрос сказал: «Не простит Россия такого преступления». Как вы думаете, если бы в Англии вдруг растерзали королеву, всех лордов, пэров, парламентариев засадили в подвалы Тауэра, взорвали бы Вестминстерское аббатство в порядке борьбы с религиозным мракобесием, где бы она была сейчас, владычица морей? Это я этих ребят спросил из «Пятого колеса», когда они ко мне приезжали. И еще я им сказал, что идеи Маркса воплотились в России с той же эффектностью, что и идеи Энштейна в Хиросиме и Нагасаки. Да жаль, в эфире не прошло.

Оракул выключил компьютер и устало откинулся на спинку зубоврачебного кресла.

Принтограмма № 9

«С тех пор как я попал в сети германской разведки, жизнь моя в раю сосновых дюн утратила былую приторность. Понимая, сколь шатко и бренно мое бытие, я ловил каждый миг своего нечаянного семейного счастья.

Мне дали на отдых полторы недели и в конце марта снова вызвали в Берлин. На сей раз мой новый шеф не прибегал к помощи Нефертити. Он достал фотографию человека, лицо которого я хорошо знал по репродукциям в германских журналах, - командующий флотом Черного моря вице-адмирал Колчак. По газетным статьям я мог составить о нем представление как о флотоводце, немало насолившем немцам на Балтике и теперь готовившем десант на Босфор. Разумеется, у меня и в мыслях не было причинять ему какой-либо вред. Но, верный своей вынужденной роли, я сделал вид, что готов выполнить и это задание столь же блестяще, сколь и первое. С меня потребовали план операции, расписанный по пунктам. Как ни глупа была бумага, но я расписал все свои действия по прибытии в Севастополь, город, который я неплохо знал еще со времен гардемаринской практики; получил нужную сумму и адреса для связи и, предупредив Терезу об очередной «командировке по делам фирмы», отправился в Швецию.

Самым примечательным в моем вояже было то, что я ехал в Россию в одном поезде с российскими политэмигрантами, более того, в том самом, якобы запломбированном вагоне, в котором следовал в Питер и господин Ульянов «со товарищи». Правда, я и еще какие-то незнакомые мне немцы-социалисты размещались в отдельном купе и ни с кем из попутчиков не общались.

Много позже я нашел описание поездки в воспоминаниях госпожи Крупской:

«Ехали мы, Зиновьевы, Усиевичи, Инесса Арманд, Сафарова, Ольга Равич, Абрамович из Шо-де-фон, Гребельская, Харитонов, Линде, Розенблюм, Бойцов, Миха Цхакая, Мариенгофы, Сокольников. Под видом россиянина ехал Радек. Всего около 30 человек, если не считать четырехлетнего сынишки бундовки, ехавшей с нами, - кудрявого Роберта. Сопровождал нас Фриц Платтен…

Ни вещей у нас при посадке не спрашивали, ни паспортов. На берлинском вокзале наш поезд поставили на запасной путь. Около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы. Никто из наших с ними не говорил, только Роберт заглянул в купе и стал допрашивать их на французском языке: «Кондуктор, он что делает?» Не знаю, ответили ли немцы Роберту, что делает кондуктор, но своих вопросов им так и не удалось предложить большевикам. 31 марта мы уже въехали в Швецию».

На Финляндском вокзале наши пути с господином Ульяновым резко разошлись. Ему - в особняк Кшесинской, мне - в Адмиралтейство.

Не могу с уверенностью сказать, был ли вождь мирового пролетариата моим коллегой по разведуправлению германского генштаба. В коридорах на Инвалиденштрассе я его не встречал. Но немецкие службы имели большой опыт выращивания в своих «инкубаторах» вождей разных племен и народов: от арабских шейхов до сингхских раджей. Содержали они и польских лидеров, и грузинских князей. Даже ордена учредили - орден царицы Тамары, например.

В одном убежден: тот пульман, набитый социал-авантюристами всех мастей, являл собой политическую бомбу. И неизвестно еще, какое оружие пострашнее - химическое или идеологическое, судя по тому, как перекорежила эта бомба Россию.

В Адмиралтействе, в разведотделе, я доложил обо всем, что со мной приключилось. Не упомянул только о первом задании - покушении на Непенина.

- Ну что ж, - усмехнулся капитан 1-го ранга Ясинский, - подумаем вместе, как нам убрать Колчака, а вам с честью вернуться в Берлин.

Пока мы подумывали мое амплуа двойного агента, жизнь сама решила все наилучшим образом. Керенский снял Александра Васильевича с должности комфлота и удалил его подальше от Севастополя и Питера - в Америку. Теперь в Берлине могли быть спокойны за судьбу Босфора.

Мою «неудачу» на Инвалиденштрассе восприняли спокойно и дали пожить в Раушене до осени. Потом вызвали «по делам фирмы» - в Ревель. Немцев очень интересовал Шпитгамн. Что-то они прознали про это местечко… Нужны были уточнения о характере деятельности этой радиостанции. Информацией о Шпитгамне меня сполна снабдили под Шпицем, как называли моряки между собой Адмиралтейство.

Больше на Инвалиденштрассе меня не вызывали. Возможно, заподозрили подвох с еловыми данными по Шпитгамну. Но бесспорная моя заслуга - убийство Непенина - хранила меня, Терезу и Рюрика от обещанных ранее неприятностей. Впрочем, я не очень-то доверялся благородству рыцарей плаща и кинжала и потому всячески внушал Терезе, что мы должны перебраться куда-нибудь подальше от Кенигсберга, где с каждым годом войны становилось все голоднее и голоднее. К лету мы продали последнее золотое кольцо с большим аметистом… Я предложил уехать в Швецию. Но сделать это легально было невозможно.

В ноябре семнадцатого в Германии стряслось то, что так упорно насаждал германский генштаб в России. Идеологическое оружие поражает обе воюющие стороны. На немецком флоте запылали мятежи. В Киле повторилось подобие Гельсингфорса. Под эту революционную заваруху мне удалось вывезти свое небольшое семейство в Швецию. Дальнейший план мой был таков: ехать по льду в Финляндию, а оттуда в наше имение под Шиссельбургом и жить там тихо и мирно на деревенских хлебах и ладожском воздухе. Тереза была немало удивлена, что у меня оказались родственники в России, о которых за три года нашей жизни я не обмолвился ни словом. Тем не менее план мой приняла.

Ранним декабрьским утром, наняв в Умео финскую вейку1, мы двинулись по льду замерзшей Ботники в сторону Вазы. Путь неблизкий, да и опасный, так как море только-только стало и лед был ненадежен, о чем нас предупредили шведы. Но нашелся отчаянный финский парень с горячей шустрой лошаденкой…

В сумерках под финляндским берегом лошадь вынесла на тонкий лед. Мы провалились мгновенно. Лошадь, вейка, возчик и Тереза ушли разом в дымящуюся черную воду…

Я успел выпрыгнуть, подхватив Рюрика. Если бы не он, я, конечно же, бросился бы в промоину за Терезой. Я еще надеялся, что она вынырнет… Но всплыла только меховая полость…Мне казалось, что под ногами у меня бьется в ледяной панцирь Тереза, но чем я мог разбить проклятый лед?

Я был во сто крат более грешен, чем она, но Господь послал ей эту смерть, видно, мне в вечную боль и муку…

Взяв на руки застывшего от ужаса и холода малыша, я побрел с ним на восток. Мы бы замерзли, полумокрые, в ледовой пустыне. Но Господь не допустил. Нас подобрала нагнавшая нас вейка со столь же отчаянным возницей. Но не было сил радоваться ни огням старой доброй Вязы, ни теплому ночлегу, ни горячему молоку, которым нас отпаивали…