нуждаются в новом осмыслении. К таким относится и проблема социальной природы языка.

На вопрос же, поставленный в заглавие данной главы («Противостоят ли социальные факторы факторам имманентным в науке о языке?»), я стремлюсь ответить так: нет, не противостоят, но глубоко и постоянно взаимодействуют. Хотя обе эти группы факторов различать необходимо, но в процессе функционирования любого живого языка они выступают в органическом взаимодействии.

Глава пятая.

Споры вокруг понятия нормы литературного языка

1

С первого взгляда может показаться, что название данной главы не оправдано: при чем же здесь борьба идей, когда речь идет о таком «мирном понятии», как литературный язык и его норма? Между тем и обоснование самого понятия литературного языка, и толкование его нормы всегда проходило и проходит в острой борьбе мнений, которая обнаруживает разное осмысление самой природы языка и его функций в обществе[281].

Как мне уже приходилось отмечать, литературный язык – это обработанная форма общенародного языка, обладающая в большей или меньшей степени письменно закрепленными нормами. В этом определении следует подчеркнуть: а) историческую изменчивость самого понятия «обработанной формы» (в разные эпохи и у разных народов), б) известную относительность представления о «закрепленности» норм литературного языка (при всей социальной важности нормы, она подвижна и во времени, и в типологии).

Здесь сейчас же возникает множество вопросов, на которые обычно даются самые различные ответы. Как следует понимать социальную важность нормы, если она сама в любом живом языке находится в постоянном движении? В каком отношении норма литературного языка находится к норме общенародного языка, имеет ли этот последний норму? Почему в разные эпохи и у разных народов норма литературного языка истолковывается несходно? Вот лишь некоторые из вопросов (в действительности, как увидим, их гораздо больше), которые при этом возникают.

Теории литературных языков в истории нашей науки обычно не везло. Дело в том, что до возникновения сравнительно-исторического языкознания и обоснования исторической точки зрения на язык (начало XIX столетня), литературные языки интересовали многих выдающихся людей разных стран и народов. Каждый, кто писал на родном языке, вольно или невольно задумывался над тем, кáк он пишет, успешно ли передает свои мысли и чувства другим людям? Для европейских стран подобный вопрос приобретал большое значение, так как вплоть до начала прошлого столетия научные сочинения часто излагались по-латыни и опыта составления аналогичных исследований на родном языке было все еще очень мало.

С начала прошлого столетия отношение к литературному языку довольно резко меняется. Обоснование исторического взгляда на язык создает широко распространенное убеждение, согласно которому лишь общенародные языки являются «естественными образованиями», тогда как литературные языки создаются искусственно («делаются») и поэтому для филолога интереса не представляют. Эта глубоко ошибочная, как увидим, концепция разделялась не только филологами, но и писателями-романтиками с их культом «народного начала» во всех сферах культуры, в том числе и в языке. Тогда еще никто не понимал, что понятие о литературном языке нисколько не противоречит принципу общенародности самого языка. Это удалось (и то лишь частично) обосновать гораздо позднее. Что же касается романтической концепции языка, то во второй половине прошлого века ее по-своему развивали почти все младограмматики: им казалось, что только общенародные языки развиваются объективно, а поэтому только они могут быть предметом строго научного изучения.

Дело доходило до того, что, например, А.И. Томсон еще в 1910 г. писал о литературных языках, как «языках искусственных или полуискусственных»[282], а француз Ж. Вандриес сравнивал литературные языки с жаргонами[283]. С отголосками подобной несостоятельной концепции приходится, как увидим, иметь дело и в наши дни. И с определенных методологических позиций это было последовательно: все, что оказывается в языке под прямым или опосредованным воздействием человека, все это объявлялось «искусственным, неестественным, сделанным», не заслуживающим внимания. В начале нашего века сходную доктрину особенно настойчиво защищал немецкий психолог В. Вундт в своем многотомном сочинении «Народная психология». Эта доктрина имела тем больший успех, чем больше она защищалась под флагом объективности: язык – явление, существующее объективно, поэтому все «искусственно сделанное» должно безжалостно от него отсекаться[284].

Я еще вернусь к этим вопросам, сейчас же подчеркну, что с отголосками подобного ошибочного понимания литературного языка придется встретиться и в советской лингвистике, точнее – у некоторых ее представителей.

В 20-х годах А.М. Пешковский сравнивал литературный язык с оранжереей и комментировал:

«…подобно тому как ботаник всегда предпочитает изучение луга изучению оранжереи»,

так и лингвист предпочитает исследовать общенародные, а не литературные языки[285]. Даже в 60-х годах к подобной концепции был близок А.А. Реформатский. В его учебнике «Введение в языковедение», который выдержал ряд изданий, нет ни специального раздела о литературных языках, ни определения самого понятия о них. Но во всех случаях, где все же возникает название «литературный язык», оно во всех случаях связывается с чем-то искусственным. Вот один из таких контекстов. В разделе «Языковые отношения эпохи капитализма» читаем:

«Литературный язык распространяется через чиновников (? – Р.Б.), через школы, больницу, театр, газеты и книги и, наконец, через радио»[286].

Выдвинутые на первый план чиновники должны создать у читателей соответствующее отношение к литературному языку, в действительности являющемуся одним из величайших завоеваний человеческой культуры. Все остальные упоминания о литературном языке в учебнике даются в аналогичном контексте. Ни одного «доброго слова» о литературном языке здесь мы не находим[287].

Все это сообщается не для того, чтобы упрекнуть тех или иных исследователей, а для того, чтобы еще раз подчеркнуть всю сложность самого понятия о литературном языке и его истолкования.

Здесь особенно существен строго исторический подход к проблеме. Конечно, история знает, когда литературные языки могли выполнять функцию искусственных средств общения (ср. роль латыни в средневековой Европе, роль арабского языка в некоторых странах Востока и т.д.), как это может наблюдаться и в наше время (ср. язык колонизаторов в некоторых странах, где он навязывается силой). Но, во-первых, при всей важности подобных ситуаций, они должны рассматриваться с исторических позиций и, во-вторых, не смешиваться с теми случаями (а их подавляющее большинство), когда литературный язык выступает в функции культурного фактора огромного общественного значения для каждого народа.

Любопытно, что даже такие выдающиеся филологи, как академик А.А. Шахматов, не смогли избежать здесь известного теоретического противоречия. С одной стороны, Шахматов в известной мере разделял младограмматическую концепцию искусственности литературных языков, а с другой – он же связывал историю литературных языков с историей русского