Границы зоны взяли под охрану бойцы Национальной гвардии: от долины Сан-Франциско на севере до Сан-Габриеля на востоке, от Оранжевого округа на юге и до океана на западе. Ни одному самолету не разрешали подняться в воздух из местных аэропортов, а пограничники распределили вдоль побережья около двухсот катеров, чтобы полностью перекрыть порт и выходы в открытое море. Поначалу в большинстве своем жители Лос-Анджелеса приняли карантин спокойно и пошли навстречу властям с охотой, которая удивила самых отчаянных оптимистов в Сакраменто и даже в Вашингтоне.

В придачу к карантину ЦКЗ организовал массовое тестирование всех, кто недавно посещал Лос-Анджелес или его обитателей, которые сами совершали путешествия за последнюю неделю. Медики прошлись по спискам всех пассажиров, вылетавших из Лос-Анджелеса, вычисляли пользовавшихся услугами железной дороги по номерам кредитных карт, пущенных в ход при покупке билетов, а автомобилистов — по квитанциям с платных дорог и съемкам камер наблюдения. Подобным образом удалось обнаружить восемь заболевших в Нью-Йорке, четверых в Чикаго и троих в Детройте, не считая уже тысячи ста пациентов с ВСБ в самой Калифорнии.

Стэнтон видел удручающую тенденцию к росту числа жертв эпидемии, но все, что он сам и другие медики могли сейчас сделать, — это поместить больных в как можно более комфортабельные условия. У большинства заболевших после краткого латентного периода проявлялись частичная бессонница и потливость, за которыми следовали спазмы, лихорадка и уже полная потеря сна. Тяжелее всего было наблюдать за теми, кто не спал трое суток и более. У них начинались бредовые видения, приступы панического страха, а потом галлюцинации, от которых они впадали в буйство подобно Волси и Гутьерресу. Смерть почти неизбежно наступала в течение недели. Стэнтон понимал это, но был бессилен помочь. Почти двадцать инфицированных к этому времени уже скончались.

Вид окрашенных в защитные цвета бронетранспортеров, вооруженных мужчин и женщин в военной форме на бульваре Линкольна почему-то произвел на Стэнтона особенно угнетающее действие, пока он дожидался своей очереди предъявить документы, чтобы проследовать дальше в Венецию. Коротая время, он просмотрел на дисплее своего мобильного телефона самые последние списки заболевших. Инфекция охватила все этнические, расовые и социальные группы населения, не зная никаких возрастных ограничений. Некоторым счастливчикам вроде его самого помогли обычные очки, но так повезло совсем немногим. Единственными, кто обладал иммунитетом против ВСБ, оказались слепые, у кого оптические нервы не были уже связаны с мозгом, и новорожденные. У младенцев оптические нервы не развиты, и до тех пор, пока оболочка вокруг них не формировалась окончательно, у инфекции не существовало пути проникновения в мозг. Но эта защита переставала работать уже у шестимесячных, а потому давала коллегам Стэнтона лишь слабое утешение.

Он продвинул свою «ауди» немного вперед вместе с очередью и вернулся к списку. В нем значились фамилии врачей и медсестер, которых он встречал в Пресвитерианской больнице, как и двоих работников ЦКЗ — в прошлом его хороших знакомых.

А потом ему попались имена Марии Гутьеррес и ее сына Эрнесто.

Предполагалось, что врач с его опытом должен уметь спокойно воспринимать смерть. И в свое время уже насмотрелся на всякое. Но все же к этой напасти он оказался совершенно не готов. Ему нужна была сейчас хоть какая-то опора, и при других обстоятельствах он непременно позвонил бы Нине. Покинув его дом, она снова ушла в море, а когда он связался с ней, чтобы сообщить, что ВСБ передавался воздушно-капельным путем, разговора у них не получилось — оба то и дело неловко умолкали, мысленно возвращаясь к их последней встрече и ночному выяснению отношений. Формально Стэнтон обязан был уговорить ее сойти на берег и сдать анализы, но, поскольку никаких симптомов недуга она не испытывала, он сейчас, напротив, хотел, чтобы она держалась как можно дальше в море. Прионы теперь обнаружили свое присутствие во всех автобусах, общественных банях и больницах города, и обеззаразить их не удавалось никакими медицинскими или химическими реагентами.

Его сотовый телефон зазвонил.

— Стэнтон слушает.

— Это Чель Ману.

— Доктор Ману, вы добились хоть какого-то прогресса?

Она рассказала ему об открытии подлинного смысла пары глифов «отец-сын» и о содержании первой части рукописи, которую сумели расшифровать. И хотя он далеко не все понял, Стэнтона поразили ее искреннее рвение, познания в сложном языке и сам по себе огромный объем исторического материала, который она получила в свое распоряжение. В ее голосе слышалась неподдельная страсть. Он все еще не до конца мог доверять этой женщине, но ее энергия передавалась ему самому и наполняла оптимизмом.

— В первой части нет прямых указаний на географическое местоположение, — продолжала Чель, — но это настолько подробное повествование, что, как мы надеемся, автор поможет нам установить место действия, когда мы пройдем дальше по тексту.

— Сколько вам еще понадобится времени, чтобы закончить? — спросил Стэнтон.

— Мы стараемся работать быстро, но, вероятно, нужно еще несколько дней.

— Как долго вы расшифровывали первую часть?

— Нам потребовалось около двадцати часов.

Стэнтон посмотрел на часы. Подобно ему самому, она трудилась безостановочно.

— Есть проблемы со сном? — поинтересовался он.

— Я дремала, быть может, несколько минут, — ответила она. — Но спать не дает работа.

— У вас в городе семья? Как у них дела?

— Только мама, и с ней все в порядке. А как ваши?

— У меня едва вообще есть семья, — признался Стэнтон. — Но моя собака и бывшая жена чувствуют себя хорошо.

Стэнтон про себя отметил, что слова «бывшая жена» в этот раз слетели с языка легче, чем обычно.

Чель вздохнула и произнесла:

— Майун вономбам.

— Что это значит?

— Это часть молитвы аборигенов-майя. Смысл такой: «Пусть никто не будет нами забыт».

Стэнтон немного помолчал и сказал:

— Если проявятся любые симптомы, сразу же звоните мне.

Обычно прибой почти не был слышен на променаде, но в этот вечер только эти звуки и доносились до Стэнтона. Пропали шумные подростки, прежде постоянно толкавшиеся у киосков, приторговывавших марихуаной, и разудалые компании, устраивавшие себе праздники на пляжном песке. Он припарковал машину под огромной стенной росписью, посвященной Эбботу Кинни, создателю местной «Венеции», и сразу обнаружил, что променад совершенно пуст. Полицейские разогнали всех по домам, а бездомных поместили в центры социальной помощи и ночлежки.

Впрочем, когда нужно было спрятаться, мало кто мог тягаться в этом искусстве с вечными обитателями берега океана. Стэнтон достал шесть коробок с защитными козырьками, которые захватил из лаборатории, и переложил в свою сумку. Его ждала работа и множество других дел, но странные жители променада были для него друзьями и соседями. Это было единственным, что Стэнтон мог сделать для них, и ощущение собственной беспомощности казалось ему невыносимым.