То, что следователи не имели никакого представления о сути военного конфликта в Югославии, оказывало самое пагубное влияние на следствие. Это влияние становилось наиболее очевидно, когда они допрашивали потенциальных свидетелей, положение которых позволяло им располагать крайне важной информацией о принятии политических и военных решений. Эти люди были очень близки к тем, кто принимал такие решения. Постепенно до меня начали доходить слухи о том, насколько неумело некоторые следователи допрашивали важных свидетелей — дипломатов, сотрудников службы внутренней безопасности и политиков. Руководители следственных бригад прокурорской службы не понимали, какой ущерб подобные методы ведения следствия оказывают на репутацию всего трибунала в целом.

Я узнала, например, о двух попытках допросить бывшего руководителя тайной полиции Хорватии Йосипа Манолича. Этот пожилой человек мог стать чрезвычайно важным свидетелем и дать показания против видных хорватских политиков и военных, которые принимали участие в военной кампании, развязанной Туджманом ради захвата части территории Боснии и Герцеговины и создания Великой Хорватии. Во время первой попытки допросить Манолича (середина 90-х годов) следователь кричал на него, обвиняя в военных преступлениях, словно этот человек, на протяжении нескольких десятилетий возглавлявший тайную полицию, был обычным уличным хулиганом, а следствию нужно было выбить из него информацию о мелкой краже, совершенной по соседству. «Больше я на ваши вопросы отвечать не буду», — сказал Манолич и выгнал следователей. Второй раз его пытались допросить в конце 90-х годов. В допросе принимали участие два следователя, которые представления не имели о бывшей Югославии и ни слова не понимали по сербохорватски. Через пять минут после начала допроса Манолич что-то сказал о службе военной разведки в югославской национальной армии. На сербо-хорватском языке эта служба называлась Kontraobavestajna sluzba, или КОС. Любой, кто хоть немного читал о войнах в бывшей Югославии, должен испытывать ужас при одном лишь упоминании этой аббревиатуры. Тем не менее, следователи попросили Манолича расшифровать сокращение, потому что не знали, что оно означает. «Так зачем же мне терять с вами время?» — сказал Манолич. На этом допрос и прекратился. Представьте, что произошло бы, если бы бывший глава КГБ в годы холодной войны оказался на Западе, и следователь ЦРУ попросил его расшифровать аббревиатуру К-Г-Б. Профессиональный разведчик (а Манолич был именно профессиональным разведчиком), добровольно согласившийся дать показания, не потерпел бы от следователя подобного невежества. Вряд ли в подобной ситуации кто-нибудь согласился бы доверить такому следователю и институту, который он представляет, свою жизнь и будущее. Убедить Манолича дать показания смогли только прокуроры и аналитики, которые говорили на сербо-хорватском и хорошо знали ситуацию в Югославии. Но случилось это лишь в 2005 году, все остальное время было потеряно даром. А ведь Манолич был всего лишь одним из огромного множества важных свидетелей, с которыми обошлись подобным образом.

Проблемы возникали и у прокуроров. Немногие юристы, работавшие в прокурорской службе, были способны контролировать сложные расследования или анализировать горы документов на местном языке для того, чтобы сформулировать обвинительное заключение. Еще меньше сотрудников тратили время и силы на то, чтобы разобраться в глобальных проблемах или обратиться за помощью к аналитикам и другим специалистам по Балканам. Неудивительно, что многие проекты обвинительных заключений отличались поразительной поверхностностью. Уильямсон и Другие предупреждали меня, что квалифицированным Юристам работа в прокурорской службе давно наскучила, и они подыскивают себе новые места. Процесс подбора кадров никоим образом не способствовал приходу в трибунал людей, обладающих необходимыми качествами. Нам были нужны знающие аналитики, работающие в политической и военной сферах, люди, имеющие опыт работы в разведке или в группах по расследованию действий организованной преступности. У многих сотрудников прокурорской службы представление о конфликте в Югославии сформировалось на основе показаний свидетелей из одной конкретной деревни, одного региона и одной национальности. В результате они не могли верно оценить относительную значимость отдельных событий, документов и целей в общем контексте войны. Они легко поддавались влиянию заинтересованных сторон, так как у них не было критериев оценки важности свидетелей и достоверности полученных от них показаний.

И, наконец, люди, руководившие следственными бригадами, ничего не делали для того, чтобы исправить ситуацию. Вместо того чтобы пригласить человека, обладающего более высокой квалификацией, или стимулировать сотрудников к повышению образовательного уровня, они, напротив, отдавали предпочтение людям с «уличным опытом» и сознательно избегали следователей с образованием. Каждая следственная бригада строила собственную стратегию и работала в соответствии с ней. Руководство не могло обеспечить сбора материала, необходимого для составления серьезного обвинительного заключения. Во многих случаях приходилось иметь дело с материалами, представленными членами следственных бригад, не стремящимися представить общую картину. В результате мы располагали лишь теми материалами, на основании которых невозможно было представить дело в суд. Из-за отсутствия эффективного руководства работа трибунала во многом зависела от качества следственных бригад. Идея распределения ресурсов соответственно значимости дел не осуществлялась на практике, поэтому огромные средства и силы тратились на малозначимые дела, а дела значительные откладывались или вовсе игнорировались. Работа следственных бригад усиливала негативное отношение к трибуналу. Многие считали Международный трибунал по бывшей Югославии политической марионеткой. В Югославии наша работа не пользовалась ни поддержкой, ни доверием. Нам было крайне трудно принести на Балканы «мир через правосудие».

Возможности прокурорской службы по проведению сложных расследований, связанных с виновностью первых лиц государств, сокращались, хотя благодаря изменению политической ситуации в Хорватии и Сербии потенциал расследования действий и обвинений в адрес лидеров этих стран, которые несли полную ответственность за преступления, совершенные в годы войны, значительно возрос. В прокурорской службе оставалось все меньше людей, способных вести подобные расследования и поддерживать обвинение в суде.

Мы с сотрудниками обсуждали возможность пополнения штата людьми, имеющими опыт сложных политических расследований и обвинений, а также специалистов по Балканам. Наша стратегия заключалась в том, чтобы все расследования имели четкие цели, и чтобы работа координировалась профессиональными и ответственными прокурорами. Нам хотелось определить так называемый порог ответственности, которым могли бы руководствоваться следователи и юристы, а затем применить этот показатель ко всем сторонам, участвовавшим в конфликте. (Таким образом, вместо того, чтобы расследовать преступления по командной структуре снизу вверх, мы могли бы по мере возможности работать сверху вниз.) Мы ставили вопрос о том, чтобы следователи вели простые допросы и собирали вещественные доказательства, но при этом не имели возможности контролировать процесс определения стратегии. Мы хотели пригласить следователей, имевших опыт работы с организованной преступностью и участвовавших в других сложных расследованиях, а также умевших качественно работать с документами. Нам необходимо было выработать процедуру анализа собранных материалов юристами и аналитиками, после чего можно было бы приступать к составлению обвинительного заключения.