Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы понять, что и здесь существует проблема компетентности. В отличие от прокурорской службы трибунала по Югославии, служба в Аруше была полностью укомплектована прокурорами. Однако, начав обсуждать с этими людьми юридические и фактические вопросы, я тут же выяснила, что около десятка из них не обладают необходимыми опытом и знаниями. В результате нагрузка на остальных сотрудников резко возрастала, что сказывалось на качестве заключений, выдаваемых прокурорской службой. Я ездила в Арушу на три недели через каждые два месяца, используя это время для того, чтобы присутствовать в суде и наблюдать за работой своих юристов. Даже тогда я не имела возможности следить за слушаниями по монитору в своем кабинете. Некоторые заседания были настолько слабыми, что мне казалось, что убийцы и насильники могут легко избежать наказания. Я помню, что в прокурорской службе работал один европеец, всю жизнь занимавшийся академической работой и не имевший ни практических знаний по процедуре, ни опыта работы в суде. Другой прокурор вообще был неспособен к прокурорской работе: он не мог понять сути дел, над которыми работал. Некоторые прокуроры появлялись на работе пьяными. Помню, как захотела встретиться с одним из них рано утром. Дверь в его кабинет была открыта, горел свет. Но этот человек появился только на следующий день и никак не мог объяснить свое отсутствие. Мне пришлось организовать контроль посещаемости, чтобы убедиться в том, что сотрудники действительно находятся на своих рабочих местах. 13 декабря 2000 года на брифинге в Аруше я объявила о том, что три прокурора скоро лишатся своей работы.

Если я понимала, что сотрудник не обладает должной компетентностью, то сначала приглашала его к себе, чтобы обсудить возникшие проблемы. Некоторые люди признавали, что не подходят для такой работы, и немедленно увольнялись. Другим я сообщала, что их контракты не будут продлены, и предлагала уволиться по собственному желанию. Впрочем, не возобновить контракт тех, кто отказывался увольняться, было довольно сложно, поскольку бюрократия ООН разработала сложнейшую процедуру. Человек мог подать жалобу, и тогда начиналось настоящее следствие, приезжали проверяющие из Нью-Йорка, время и силы тратились даром. А я не могла себе этого позволить. Если следователи просили меня ответить на их вопросы в письменной форме, я поручала это дело кому-нибудь из сотрудников. Семь сотрудников прокурорской службы, шесть африканцев и один индиец, пожаловались на то, что я приняла решение об их увольнении по расовым соображениям. Это было ужасно!

Я отправилась в Нью-Йорк и сообщила, что мне нужно назначить новых старших прокуроров в трибунале по Руанде, иначе мы не сможет выполнить свои задачи в разумный срок. Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан спросил, что мне мешает назначить новых сотрудников. Я ответила, что существующая процедура назначений крайне длительна и неэффективна. Аннан выслушал меня, а потом попросил свой юридический отдел позволить нам ускорить и упростить процедуру назначения старших прокуроров.

Позже я решила заменить товарища прокурора, Бернарда Муну. Во время моих первых приездов в Арушу у нас не возникало никаких проблем. Однако через год или около того я обнаружила, что Муна не выполняет моих приказов. Я хотела, чтобы он жил в Аруше и контролировал подготовку дел для суда. В Кигали было достаточно Вальпена, который руководил следствием. Но Муна не хотел жить в Аруше. Я узнала, что, когда я находилась в Аруше, Муна соблюдал все формальности. Но стоило мне уехать в Гаагу, как он запирал кабинет и, как обычно, отправлялся в Кигали заниматься собственными делами. Муна — очень приятный, интеллигентный человек, прирожденный политик. Он отлично находил общий язык с правительством Руанды. При его помощи мы сумели добиться сотрудничества со стороны руандийского правительства по целому ряду вопросов. Но Муна не имел опыта прокурорской работы и плохо представлял себе этот род деятельности. Это была серьезная проблема. В ноябре 2000 года он опротестовал мое решение об увольнении ряда сотрудников по причине полной их некомпетентности. Тогда я сказала: «Ваша проблема в том, что приходится подчиняться женщине, не так ли?» И он ответил: «Да!»

В начале апреля 2001 года я заявила, что не продлю контракт с Муной. Во время переговоров в Нью-Йорке я говорила Кофи Аннану, что мы с Муной договорились о том, что он не будет продлевать контракт, срок которого истекает на следующей неделе. Но я узнала, что за моей спиной Муна написал Аннану письмо с просьбой продлить контракт. По уставу трибунала по Руанде товарища прокурора назначает генеральный секретарь ООН по рекомендации главного прокурора. Я сказала Аннану, что более не доверяю Муне. Начались поиски подходящего кандидата на эту должность. Мне нужен был опытный и знающий заместитель, и лучше всего — из Африки. Я считала очень важным то, чтобы такую работу выполнял африканец. Поиски затянулись гораздо дольше, чем мы предполагали.

Кроме кадровых проблем, нам необходимо было определить приоритеты своих целей и выбрать, какие дела расследовать в трибунале, а какие — оставить руандийскому правосудию. Работу следствия мы организовали так же, как в трибунале по Югославии. Каждый старший прокурор вел собственное дело или ряд дел, объединенных общей темой. Старший прокурор должен был обладать полной информацией, ежедневно контактировать со своей следственной бригадой и координировать работу следователей. Я следила за тем, чтобы один прокурор в каждой бригаде находился в Кигали. Он-то и должен был контактировать со старшим прокурором в Аруше, который отвечал за конкретное дело. Я просила прокуроров выезжать на места преступлений вместе со следователями, если речь шла о допросе важных свидетелей или о сборе серьезных вещественных доказательств.

Самым болезненным вопросом оставалось определение приоритета подозреваемых, поскольку в Руанде количество жертв выходило за всякие пределы. Когда я впервые оказалась в Аруше, следователи собирали информацию примерно о двух тысячах лиц, подозреваемых в геноциде. Мы быстро сократили это количество до двухсот, это был наш список «Г». Затем список пришлось сократить еще раз, поскольку трибунал подвергся сильнейшему давлению извне.

Такова абсурдная реальность, с которой сталкиваешься, оказавшись в системе ООН. Нельзя сказать, что это вина самой организации. Деятельность ООН подвержена сильному политическому влиянию. Например, у нас был подозреваемый, которого можно было обвинить в убийстве 6 тысяч человек. Но мы решили не преследовать его, потому что он занимал недостаточно высокое положение. Мы не были уверены в том, что этот человек вообще когда-нибудь окажется под судом: количество дел, рассматриваемых системой правосудия Руанды, настолько велико, что для их рассмотрения требовалось не менее ста лет.

Еще более абсурдной казалась тюрьма в Аруше. Я посетила ее, когда заключенные находились в классах. Это было удивительно. Английскому языку заключенных обучала женщина. Они сидели на скамейках за партами, как обычные школьники, а ведь всех их обвиняли в геноциде. По классу прошел шепот: «Это мадам прокурор, мадам прокурор…» И все встали, словно школьники при появлении директора школы. Друг за другом они пожали мне руку. Их руки были такими мягкими, такими слабыми… Иногда они говорили: «Рад с вами познакомиться». Кое-кто представлялся, и тогда я вспоминала убийства и другие преступления, в которых обвиняли этих людей. Ситуация казалась мне абсолютно нереальной. Те же самые обвиняемые организовали нечто вроде правительства Руанды в изгнании. Они собирались прямо в тюрьме и планировали возвращение к власти.