— Я сам убью Торкеля. И Скирре тоже убью, когда стану сильнее. Но я не хочу до той поры сидеть в отцовском доме и прятаться за мамкиной юбкой. Лежа на лавке, сильнее не станешь. Потому я хочу пойти в вольные охотники, — сказал я и сам удивился тому.

— Я тоже думал об этом. Только кто согласится взять тебя? У тебя всего две руны и целых два врага. Не каждый хевдинг примет такого воина. В хирде хускарлов тебе, конечно, бояться будет нечего, но там двурунные и вовсе не нужны.

— Альрик возьмет. Его воины равны мне, а сам он ничего не боится. И если скажет, что не выдаст меня без боя Торкелю, значит, умрет, а не выдаст.

— Не нравится мне этот Альрик. Без защиты недолго он сможет пробегать. Волосы белит странно. И зубы все время скалит.

Я рассмеялся:

— Ты как будто мужа для дочери подбираешь. Что за дело мне до его волос и зубов? Он отважен, отличный боец, я видел его в деле, умен, удачлив и честен со своими. Чего ж еще желать от хёвдинга?

Отец призадумался, а Ингрид выскочила из своего убежища, вцепилась мне в руку и завопила:

— Ты меня опять бросаешь? У тетки Агнеты бросил, за хуоркой уплыл — бросил, потом просто бросил и уплыл непонятно куда. И сейчас бросаешь?

— Э, Ингрид, ты чего? Я мужчина. Мужчины всегда уезжают, а женщины сидят дома да хозяйство ведут. Вон, глянь, у мамы связка ключей на поясе висит. Это почему?

— Потому что она все кладовые открывает.

— Вот. А почему?

— Потому что как иначе?

— Вот и сиди дома, слушайся маму, помогай ей с хозяйством, радуй отца. А я поеду добывать славу. И тебе красивые сережки привезу.

— С камушком?

— Конечно, с камушком. Как же без него?

— Тогда ладно, плыви, — согласилась девчонка. — Только обязательно привези, не забудь. А то уже вон сколько раз плавал и ничего не привез.

Я лишь развел руками. И что это я, на самом деле, сбежав из плена, ей сережки не привез? Непорядок. Придется заглаживать вину теперь.

— Ты сам с Альриком поговоришь? — спросил отец.

Я лишь кивнул и пошел к пристани.

Беззащитный на мой вопрос ответил также — кивком, словно сразу знал, что я к нему попрошусь в хирд.

— Ты понимаешь, что должен будешь слушать моих приказов и выполнять их даже перед лицом смерти? Я могу браться за работу, которая придется тебе не по душе, или наниматься к людям, которые тебе будут не по нраву. У меня свои порядки на корабле, и каждый должен подчиняться им.

— Понимаю и согласен. Я говорил с тобой, понял, что ты за человек, и думаю, ты не выберешь тот путь, который покажется мне неверным.

— Я беру людей с оружием и хоть какой-то защитой. У тебя с этим затруднений не возникнет. И еще одно условие — если три человека из хирда или более откажутся принимать тебя, тогда и я откажу, так как не хочу вражды среди своих людей.

— Согласен. Ведь в следующий раз уже я буду решать, с кем хочу плавать. А мои враги? — спохватился я напоследок. На что Альрик обнял меня за плечи и доверительно шепнул:

— А это, Эрлингссон, главная причина, почему я хочу тебя взять. Вот уже год, как я оставил семью, дом и плаваю по этим водам, да так и не нажил ни одного недруга. А без хорошего врага трудно идти наверх. Я так и не получил ни одной руны за это время. Нам нужен кто-то за кормой, желательно сильнее, но ненамного. И раз Торе Длинный Волос не справился с этой задачей, то уж Торкель Мачта отлично подойдет, как тебе кажется?

Церемония принятия прошла до обидного просто. Альрик привел меня к ребятам, спросил, что они думают насчет нового хирдмана по имени Кай Эрлингссон, и ни один не высказался против. За всех ответил Вепрь:

— Ты принес нам удачу, еще не будучи в дружине. Интересно глянуть, на что ты способен в настоящем бою.

Сборы не заняли много времени. Часть полученных трофеев я взял себе в качестве запасного оружия и брони, а остальное отдал Кнуту со словами: «Это вира за ту рану, что я нанес Дагу». И я говорил не про вывихнутую челюсть.

Мама ничего толком не сказала, в ее глазах я увидел и слезы, и одновременно гордость за меня. Я один из немногих, кто покидал родной Сторбаш ради славы и силы.

Спустя два дня мы с попутными ветрами отплыли.

В просторном зале такой высоты, что там свободно бы раскинул свои ветви столетний ясень, шел пир. Мощные колонны, что поддерживают свод, раскрашены в ярко-красный цвет и увиты резными узорами в виде диковинных животных и чудовищных тварей. Можно часами разглядывать их сплетения, водить пальцами по длинным изогнутым телам и угадывать, где заканчивается одно и начинается другое.

Ярко пылает огонь в центре залы — не для приготовления еды, в этом доме еду приносят из отдельного строения — готовильни, а для освещения. Повсюду расставлены и развешаны масляные лампы, оставлявшие темные пятна копоти. На стенах блестит в свете ламп начищенное и намасленное оружие: вот огромная двуручная секира, которую не каждый человек поднимет, вот меч с позолоченной рукоятью, за такой можно отдать небольшое стадо коров и не пожалеть ни на мгновение, вот топорик с вытравленными по металлу рунами, в бой такой не возьмешь, только как оберег и украшение дома.

А еще висят на стенах шкуры, да не простые волчьи или лисьи, которыми дом любого карла полон, а все медвежьи, собольи да песцовые. Моржовые бивни да кости неведомых тварей украшают дом.

А вдоль стен стоят щедро накрытые столы, и бегают взад-вперед слуги, без устали таскают новые угощения и особенно напитки. А за столами сидят могучие воины, куда ни глянь, все именитые люди со звучными прозвищами, о подвигах которых сложена не одна песнь. Горячий у них нрав и быстрая рука, потому оружие свое они оставили снаружи, лишь ножи разрешили им внести. А как за столом без ножа? Ни ароматное мясо напластать, ни кусок ко рту поднести, ни длинный язык укоротить.

Но нет сейчас распрей или вздорных речей, лишь шутки да смех разносятся по залу. Нет-нет, да и поднимется один из приглашенных скальдов и скажет хвалебную вису, где воздаст честь гостеприимному хозяину. Только нет тут музыкантов, что взбодрили бы сердце и усладили слух новыми песнями, ибо печаль на душе у ярла.

Все вроде бы хорошо у него. На нем и на его жене, что сидит подле, яркие шелковые одежды, что ценятся на вес золота, сидение его обшито мягкими шкурами, все пальцы в серебряных перстнях с самоцветными камнями. А цепь, что давит на мощную шею? Не обычная серебряная, в таких пусть карлы ходят. Переливается она золотом, вызывая зависть даже у богатых гостей, отблескивает каменьями, а звенья на ней размером с фалангу пальца. На хмурое чело надвинут простой железный обруч, дань памяти отцу, который из обычных хускарлов вознесся на место ярла.

Вошел в залу слуга из доверенных и, невзирая на неудовольствие гостей, сказал шепотом ярлу что-то, после чего ярл нахмурился еще пуще прежнего и кивнул. Умчался слуга, и вошел новый гость, нежданный и незванный. Высокий настолько, что едва не касался лысой макушкой толстых дубовых балок, худой и прямой, как мачта на драккаре.