так просто будет. Ты не знаешь, что здесь творится – что с одной стороны, что с другой. Но извиниться тебе всё-таки придётся. Не передо мной – перед ребятами.

Голос его был спокоен, в нём не чувствовалось ни малейшей угрозы, но упрямство в данном случае выглядело уже совсем по-детски, так что…

– Да. Господа, прошу меня извинить. Не хотел обидеть.

– Господа… – прыснул один из офицеров. Во даёт ленинградец!

Несколько человек тоже пустили смешки, но обстановка явно разрядилась.

– Здесь так не говорят. Это, знаешь ли, столичные штучки. Проще будь.

Здоровенный, широкоплечий капитан, распирающий мускулами камуфляж, поднялся с места и подошел к Николаю походкой долго сидевшего на одном месте человека.

– Ты на нас тоже не обижайся. Ни за сегодня, ни за вчера. Слишком много тут всего происходит, чтобы верить впервые в жизни встреченному человеку. Да и тебе ещё много всего придётся писать и рассказывать, чтобы тебя хотя бы всерьёз слушать начали. Но тебе отныне присваивается почётное погоняло «Наш студент». Устроит?

– Мне всё равно. Студент, так студент.

– Ну и ладно.

– Ребята, покормить бы студента нормально.

– Верно. Кто там у двери, свистните. Или здесь что осталось?

– Да я сейчас схожу, мне всё равно надо…

Один из офицеров, докурив сигарету в пару глубоких затяжек, погасил окурок в банке с водой, забитой уже до половины такими же, и не слишком торопясь, вышел.

– Мужики, ну друга моего тоже, а? Ну что ему в камере сидеть? Ну пожалуйста…

Особист помялся, но кивнул – и тоже вышел, неловко толкнув при этом пустой стул у входа.

– Во, видал! До сих пор в старших лейтенантах, ни одного настоящего шпиона не поймал. Думал, наконец-то повезло… – один из офицеров сказал это, обращаясь не к Николаю, а к другому, похожему на него сложением и лицом, но услышать труда не составило. Тот тоже сообразил это, повернулся ближе.

– Здесь каких только разведок нет, причём самых настоящих. Каждый второй «врач без границ», каждый третий ООНовский мудак, а журналисты – так чуть ли не все. И турки, и англичане, и американцы, и грузины. Конкретно про твоего думали, что это грузинская заморочка, да вам ещё придётся все доказывать. Сейчас это так, тайм-аут… – он описал в воздухе зажжённой сигаретой сложную фигуру.

Голоса продолжали перебрасываться репликами:

– Так ведь молодой же совсем…

– Ну ведь никто и не говорил, что он фигура. Так, первичный рецептор… Дополнить легенду, присмотреть, помочь пройти через нохчей.

– Я до сих пор не понимаю, как они прошли…

– Я тоже не понимаю, – это сказал уже сам Николай. Вокруг замолчали, ожидая продолжения, но он только пожал плечами, снова взяв чашку с чёрным, забитым плавающими чаинками чаем.

– Ну, повезло. Бывает. Кому-то же должно везти.

«Кому-то же должно» – повторил Николай последнюю фразу про себя. Кому-то повезло, а кому-то нет. Только вот кто это решает, на кого что приходится… Он снова вспомнил, как висела в воздухе кровяная взвесь после того, как убили Руслана, и какой был звук, когда Алексея ударили в живот. И потом – какой был звук, когда он завалил Хамида, и Шалва рубанул его лопатой.

Принесли поесть – ещё хлеб, сало в целлофановом пакете, какое-то печенье. Один из офицеров шустро вскрыл консервным ножом пару банок из принесённых, оказалось – рыбные консервы. Изголодавшийся давно и глубоко, Николай чуть не застонал вслух, когда положил в рот на шмате хлеба первый кусок сала – перчёного, пахнущего чесноком. Сало было тёплое и мягкое, но всё равно необычайно вкусное, пропитывающее ароматным жиром каждый нерв до самых кончиков пальцев, сразу ставших горячими, как после часа на солнце. Стараясь не очень демонстрировать на своём лицо то наслаждение, которое испытывал, он ел, мысленно разделив лежащее перед ним сокровище на части – «свою» и Шалвы, который сейчас должен был прийти. Надо было бы, наверное, подождать его, но этого он просто не мог, и надеялся, что Шалва простит.

Периферическим зрением и почти отключившимся слухом Николай осознавал окружающее как через парниковый полиэтилен. Мысленно он поблагодарил остальных за то, что на него никто не смотрел – все были, судя по всему, заняты какими-то своими делами и разговорами. Деликатные люди, кто бы знал…

Следующий кусок у него выбили из рук, нож со стола улетел далеко в сторону, за ним последовали тарелки и пакеты из стоящих перед ним, на кого-то, в стороны, на пол. Особист стоял рядом, бешенными, больными глазами глядя прямо на него.

– Гад ты… – в его голосе была тоска, презрение, злость – всё вместе. – Мы же тебе чуть не руки жали, мы же тебе поверили уже, гад…

– Ну? – спросил майор, так и не уходивший из комнаты всё это время.

Старший лейтенант вместо ответа протянул ему лист бумаги. Окно давало достаточно света, и Николай сумел увидеть в мелькнувшем при передачи из рук в руки листе какой-то короткий блок строчек – на другой стороне. Майор прочитал и передал офицеру рядом, тот даже не стал вчитываться, просто пробежал глазами, пока переносил из одной руки в другую, передавая следующему. По одному, офицеры читали страницу и, передавая её дальше, тоже начинали молча смотреть на него – кто с презрением, кто с жалостью или чем-то ещё. Несколько человек отвернулось, кто-то вышел, хлопнув дверью.

– Что… – начал он.

– Заткнись.

Кто-то поднялся и встал прямо за его спиной. «А ведь меня сейчас убьют, – подумал Николай. – Отвезут куда-нибудь. И тогда всё. Сейчас последние минуты пошли».

– Что там… Вы должны сказать…

Голос исчез, остался только сухой хрип. Так, наверное, может разговаривать мертвец.

Вместо ответа особист протянул вернувшийся к нему листок. Обмирая от предвкушения ужаса, по сравнению с которым всё предшествовавшее, что он пережил за эти месяцы будет ерундой, Николай перевернул его, перевернул ещё раз, поворачивая к себе текст.

«В ответ на Ваш телефонный запрос сообщаем, что студент Ляхин Николай Олегович не находится в списке обучающихся на 5 курсе лечебного факультета С.-Петербургского Государственного Медицинского Университета им. акад. И.П.Павлова, равно как и не обнаруживается в списках студентов других курсов и других факультетов Университета. Студент Сослани Шалва Мамедович…»

Листок вырвали у него из рук, сзади на затылок легла тяжёлая рука, руки заломили за спину. Николая тащили по коридору, откидывая взглядами выходящих на шум, а он вырывался, натыкаясь на удары, и кричал: «Я не Николай! Я Аскольд! Я по документам Аскольд!». Потом его ударили так, что он решил, что уже умер. А потом вокруг действительно стало темно и пусто,