него я стоически сношу ранние пробуждения, нападки невзлюбивших меня официанток и радушные улыбки начальницы — участливой, оптимистичной и правильной Ксю.

А еще под ребрами поселилась ноющая тоска, и привычный интерьер кофейни располагает к ней — я ежеминутно думаю о Паше. Просматриваю телефон в надежде получить от него хотя бы фото, но их нет… Это его незримое присутствие до появления Сороки держало меня на поверхности, а теперь я тону.

Он вычеркнул меня из сердца и двинулся дальше. Это наилучший вариант развития событий, но наша последняя ночь, шум ливня и шепот его признаний все чаще настигают и вытесняют из головы все другие мысли. После той внезапно случившейся ночи не было ни одного дня, чтобы я не думала о нем.

Закусив губу, щедро насыпаю в какао шарики маршмеллоу, вручаю его сияющим от предвкушения детям, до блеска начищаю витрины, выкладываю в них пончики и чизкейки, сверяю сроки годности на упаковках зерен, даже пытаюсь создавать на крепкой кофейной пене рисунки, но выходит не очень.

Ксю наблюдает за моим очередным фиаско и беззлобно ржет.

— Ксю, я обязательно научусь! — пускаюсь в оправдания, но зеленые глаза чуть дольше обычного задерживаются на моем лице, и его заливает краска.

Как я могла назвать девушку Сороки именем из ее неформальной беззаботной юности?

— Не Ксю, а Ксения Николаевна! — блеют официантки, но, нарвавшись на мой уничтожающий взгляд, затыкаются.

Они начали первыми — во всеуслышание напомнили, что рубашка, скрывающая руки, не предусмотрена униформой, что моя трость постоянно падает и пугает клиентов, что я хромаю и мешаю работать… И только Ксю не задала ни единого вопроса.

Вот и сейчас она молчит — берется за салфетку и смахивает со стойки несуществующую пыль, а я, проклиная себя за неосторожность, отваливаю к холодильнику.

* * *

Работа в кафе не сахар. Иногда здесь бывают запары — студенты массово стекаются после окончания занятий и образуют очередь за «кофе с собой», а вечером столики оккупируют влюбленные парочки. Стараюсь не смотреть на трепетных барышень с томными взорами и их красивых опасных мальчиков, готовых на все.

А еще я все чаще думаю о маме — о том, как опухают после напряженной смены ее больные ноги, о том, как тяжело она дышит, поднимаясь на третий этаж… Она не отказалась от меня, когда я опутанным трубками овощем лежала на больничной кровати, кормила с ложечки, заново учила ходить. Наверное, нужно навестить ее, но я не могу решиться — все жду какого-то знака свыше.

Чтобы окончательно не раскиснуть, всю неделю шпионю за Ксю, но та не оставляет зацепок. За это время я узнала, что она никогда не опаздывает и покидает кофейню последней. В перерывах кормит кошек и голубей у служебного входа, курит, мечтательно глядя в небеса, любезничает с посетителями и помогает старушкам донести сумки до транспорта, но не распространяется о себе. Напрягаю слух в надежде услышать ее телефонные разговоры, но она извиняется и прячется в дальнем углу подсобки, а официантки кудахчут наперебой, делая мою миссию невыполнимой.

Я никак не могу смириться с такой Ксю.

Сорока любил ее. А она…

* * *

За окнами хлещет косой дождь, поливает крыши припаркованных внизу автомобилей, разноцветные зонтики редких прохожих и рекламные тумбы. Стоянка у ТЦ почти пуста, в кафе и на фудкорте за стеной нет ни одного гостя. Официантки одновременно пожаловались на температуру и сбежали домой, и я вдохновенно протираю столики — за мной никогда не водилось усердия, но иначе я рискую свернуться калачиком на полу и захрапеть.

Окончательно выбившись из сил, опираюсь локтем о стойку и достаю из кармана фартука телефон.

Он давно уже стал для меня бесполезным немым куском пластика. Сообщений нет…

Дождь разгоняется, ползет по стеклу прозрачными нитями, выводит депрессняк на новый уровень безысходности.

Раскрываю старую папку и рассматриваю Пашины фоторепортажи о жизни — крыши, выщербленный ветрами бетон заброшек, цепочки следов на снегу, черные птицы, сигареты в тонких пальцах, монеты на дне фетрового котелка.

Настойчивая рука дотрагивается до моей сгорбленной спины, я оборачиваюсь и натыкаюсь на приветливую физиономию Ксю, всегда готовую выдать душевную улыбку.

— Влада, давай выпьем корпоративного напитка за счет заведения? — предлагает она заговорщицки. — Спишем недостачу на усушку и утруску.

Я офигеваю, но соглашаюсь:

— Давайте, Ксения Николаевна. — Пыхтя, взбираюсь на барный стул и шмыгаю носом, прогоняя дурацкие слезы.

— «Давай, Ксю», — поправляет она и ставит на столешницу большой капучино с торчащей из крышки соломинкой. — Мне еще далеко до пенсии.

— Спасибо… — мямлю, не поднимая головы — боюсь, что чувства Сороки снова выпрыгнут как черт из табакерки, и я спугну наклюнувшуюся дружбу.

— Плачешь. Тебя что, бросили? — без обиняков начинает Ксю.

— Скорее я, — поясняю и морщусь от обжигающего нёбо кофе.

— Почему? — не унимается Ксю, уперев подбородок в ладонь, и я вскидываюсь.

— В некотором роде я… ну… инвалид. А он — полноценный парень. Шикарный парень.

— Проблема только в этом? — Ее глаза сканируют меня, кажется, Ксю действительно не понимает главного.

Я раскрываю рот, но не нахожу слов — она будто касается моей души. Держит в руках мое сердце, как пугливую мелкую птицу — бережно поглаживает и ни за что не навредит…

Это морок.

Это опыт Сороки, его любовь и абсолютное доверие к ней.

Но меня разбивает внезапная откровенность, и я во всех подробностях рассказываю историю о дружбе втроем, тайном романе с Пашей, моих изменах, загулах, скандалах и гибели сестры. Прошлым летом это началось здесь, пусть здесь и окончится.

Мне почти не больно, лишь где-то в глубине пульсирует что-то живое и трепетное.

— Понимаешь, недавно я снова переспала с ним. Потому что люблю… — каюсь я, заканчивая исповедь, и дрожащими пальцами комкаю стаканчик. — Но… мы не походим друг другу. Он не страдает. С ним все хорошо.

Ксю сверлит меня неподвижным взглядом, и в нем внезапно раскрывается двойное дно — за тихим светом разверзается бездна сожалений, печали и ужасающей боли. Я дергаюсь — то же самое я видела в глазах Сороки и Ника. И в своих бесцветных глазах, отраженных зеркалом.

— Влада, мне посчастливилось много волонтерить в юности. Просто чтобы не сдохнуть. Просто чтобы не сойти с ума… — Ее голос срывается. — Так вот. Иногда веселый и улыбчивый человек приходит домой и вскрывает вены. И близкие потом искренне