– Бедолагам? – усмехнулся Гуров. – Жалеете их?

– Конечно, если по-человечески относиться, то станешь жалеть. Большая часть, конечно, просто склонна к бродяжничеству, но ведь это не их вина. Уже доказано, что это у человека на хромосомном уровне.

– Начитанный!

– Читаю! По службе надо много знать. А еще среди них есть жертвы обстоятельств. Двое, между прочим, на нашей с вами совести.

– Вот как! – рассмеялся Гуров. – А я жил и не знал, что виновник чьей-то несчастной судьбы.

– Я не в том смысле, товарищ полковник, – смутился лейтенант. – Я в том, что государство должно понимать свою вину за то, что аферисты оставляют без квартир доверчивых граждан. В том, что мы с вами не защитили этих людей от преступников. А один из них, его тут зовут Ломоносов, между прочим, кандидат наук.

– Не может быть! – удивился Лев. – И как же он дошел до такого состояния? Из стен вуза и сразу в ряды бомжей?

– Не совсем так, – замялся Шаров. – Там все сложнее. Он пить начал, попал в психиатричку. Его подлечили, выписали. Ну, из вуза, конечно, уволили, это естественно, потому что с таким диагнозом преподавать нельзя. Только вот беда в том, что, когда Ломоносов вышел из клиники, он оказался уже без квартиры. Может, и можно было доказать действия преступников, завладевших его квартирой обманным путем, но он этого делать не стал. А теперь уж ничего не докажешь, да и он не станет доказывать.

– Это почему же?

– Философ он там у них, – обходя кучу ржавого металла, заявил Шаров. – Сторонник теории непротивления злу. Коли так угодно природе, чтобы зло существовало, говорит он, то борьба с ним – это усугубление зла, увеличение бед на планете. Если у зла не будет точек приложения, оно иссякнет само по себе.

– Да, слыхал я нечто подобное, – покачал головой Гуров, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить в какую-нибудь гадость. – Помнится, таких всегда у нас называли «толстовцами». А почему его зовут Ломоносовым?

– За энциклопедические познания. Сами увидите, если захотите пообщаться. О чем ни спроси, он обо всем знает, все может объяснить. Ну, вот и пришли. – Шаров остановился перед пассажирским вагоном. – Давайте я их сюда вызову, а то там с непривычки больше минуты не выдержать. Запашок еще тот!

Гуров согласился. В конце концов, этому участковому виднее. С одной стороны, ночлежку бомжей следовало бы ликвидировать, а их самих отправить в приемник-распределитель, но… Это «но» существовало всегда и, видимо, будет существовать еще долго. Бомжи не продержатся в приемнике и месяца, снова расползутся по городу, снова соберутся в каком-нибудь удобном для жизни месте и снова организуют свою маленькую дружную колонию. И будут жить тихо и мирно, пока какой-то начальник не решит попытаться от них избавиться или они не устроят по неосторожности пожар. И новый круг, который в результате снова приведет этих бедолаг на улицу.

Через пару минут, после того как Шаров поднялся по ступеням и исчез в недрах вагона, через разбитые местами окна внутри послышалось шевеление, голоса. Потом в тамбуре стали появляться грязные и разнообразно одетые люди. Они смотрели на мужчину в хорошем костюме и дорогих ботинках, на его белую рубашку и галстук, подобранный в тон костюма, но смотрели с недоверием, хотя и без злобы или неприязни. Не верили они чиновникам и другим хорошо одетым людям. В какой-то мере именно эти хорошо одетые люди и помешали им жить той жизнью, которая им нравилась. А еще они были виновниками того, что часть бомжей стали бомжами, хотя склонности к этому образу жизни не испытывали.

Наконец на грязную щебенку, устилавшую все пространство возле рельсов, спустилось восемь человек: шестеро мужчин и две женщины. Гуров сдержался, чтобы не отступить на шаг назад. Если он ждет от них помощи, то не надо показывать, что тебе неприятно общение с ними. Они это чувствуют очень хорошо, потому что их достаточно пинали ногами в прямом и переносном смысле.

– Вот, вся коммуна, – спрыгнул вниз Шаров и, подойдя к Гурову, встал рядом. – Ну, свободное племя, расскажите полковнику полиции вашу историю.

– Да ладно тебе, Шаров, – заворчали люди, и кто-то повернулся к вагону с явным намерением снова залезть внутрь. – Что к нам начальство водишь… Живем, никому не мешаем…

Участковому пришлось применить максимум красноречия и убедительности, чтобы вернуть внимание к себе и гостю. А ведь почти все бомжи успели, видать, приложиться к алкоголю, потому что вид у них был расслабленный, глаза осоловелые.

– Ребята, я же не просто так к вам пришел со Львом Ивановичем. Нам очень надо, чтобы вы рассказали ему про того мужика, который вас два дня назад так сильно обидел. Он плохой человек, его полиция ищет. Расскажите!

И постепенно разговор наладился. Оказывается, два дня назад двое из этой братии вступились за своего товарища, которого тут звали Ломоносовым. Он попросил закурить у проходившего мимо мужчины, а тот вместо сигареты отвесил бомжу такого хорошего пинка, что он упал на землю. Двое приятелей-бомжей подбежали и стали увещевать мужика и стыдить, что тот обидел чуть ли не божьего человека. И ведь ничего плохого Ломоносов ему не сделал, только попросил прикурить. Ну, не хочешь, и не давай, зачем же ногами-то.

– Он что, был сильно зол, раздражен? – спросил Гуров.

– Я же говорю, что злой как собака! – заверил один из бомжей.

– Ты на собак не клевещи, – возразил Ломоносов, – собаки – животные разумные и добрые. Они по настроению не кусают, они только обиду чувствуют и опасность. А этот был просто злой по натуре.

Спор продолжился бы еще, если бы Шаров не вмешался. Он, видимо, хорошо изучил психологию этих людей, понимал их.

– Вы его опишите. Как он выглядел?

Гуров внимательно слушал, стараясь не представлять в голове образ Сорокина. Описывали незнакомца по-разному, но были и общие черты. Кто-то завистливо описывал хорошие крепкие штаны и ботинки, кто-то заострял внимание на сытой холеной роже. Женщины вот отметили, что он хорошо сложен. Выслушав все суждения и все нюансы описания внешности, Гуров наконец достал из кармана фотографию Сорокина.

– Похож ваш обидчик на этого человека?

Фото пошло по рукам. Половина бомжей заявили, что это и есть тот самый человек. И даже аргументировали выражением глаз, овалом лица. Что ж, поведение Сорокина, если это был действительно он, вполне могло быть объяснено. Все рухнуло, деньги потеряны, на хвосте полиция, и никаких шансов выпутаться из сложившихся обстоятельств. Он вполне мог быть разъярен, страшно зол на весь свет, а тут какие-то насекомые, нелюди, дерьмо на двух ногах. Вполне мог, не отдавая себе отчета, пнуть ногой.

И опять в этой ситуации Сорокина подвело отсутствие криминального опыта, а опыт спецназовский тут не работает. Он был крутым на войне, а в криминальной среде надо быть осторожным. Вот этих, например, людей он не учел. А они люди. Они с глазами, ногами и руками, с ушами и чувствами. Они все и всех видят, слышат, все помнят. А он так глупо наследил! Если это, конечно, был он.