Полсотни солдат, проигравших сражение. Люди, продавшие свои жизни честолюбивому бастарду, брату изнеженного властелина маленького королевства Крозант. Но Джассартион, так звали законного короля, оказался вовсе не глуп, даром что жеманился да носил батистовые сорочки; его соглядатаи, его личная гвардия оказались столь же надежны, сколь преданны были подданные.

В конце концов, его брата Таливиона подвесили в крошечной клетке, прикрепленной к огромным балкам того тронного зала, к которому манило его честолюбие. Теперь разрозненные отряды его раздавленной армии спасались бегством, преследуемые неутомимыми солдатами Джассартиона и мстительными подданными, жаждущими заработать на жизнях мятежников.

Награда за голову Кейна была огромной. Кейн был последним из офицеров неудачника Таливиона, до которого пока не добрались расторопные слуги короля. И хотя Кейн присоединился к заговорщикам слишком поздно, когда ничто уже не могло спасти обреченное предприятие, его выдающиеся таланты, особенно умение интриговать и воевать, снискали особое признание владыки Крозанта и его верноподданных. Даже мятежнику королевским воззванием было обещано полное прощение и больше золота, чем он мог заработать за десять лет солдатской службы, если он доставит Кейна ко двору живым или мертвым.

По правде говоря, слово Джассартиона никогда не было таким уж нерушимым, особенно если слово это дано было тем, кто должен был предстать пред лицом всем известного королевского правосудия, и все-таки предложение было весьма соблазнительным.

Памятуя об этом, Кейн обмотал лицо окровавленными бинтами, сделал себе из подушки фальшивый живот и прикрыл кольчугу грязным широким плащом. Замаскировавшись таким образом, он смешался с отрядом беглецов, надеясь, что ни приверженцы Джассартиона, ни его бывшие соратники не признают в этом грязном тучном пехотинце с перевязанным лицом чужестранца-аристократа, который присоединился к Таливиону незадолго до того, как от того отвернулась удача.

В это мгновение знойный летний воздух наполнился резким свистом молниеносных стрел. Засада! Среди деревьев и горячих камней, окружавших пыльную горную тропу, затаился отряд армии Джассартиона.

В ярости оттого, что он угодил в засаду вместе с безмозглыми овцами, среди которых он надеялся спрятаться, Кейн рванулся к укрытию, правой рукой нащупывая под плащом рукоятку меча. Глубокая рана, полученная в предыдущем бою, мешала ему в полную силу использовать левую руку, и, хотя Кейн почти так же хорошо орудовал правой, он знал, что, начнись заваруха, отбиться будет сложновато.

Еще стрелы не поразили цель, а королевские гвардейцы уже рубили обезумевших от страха наемников. Потеряв часть людей, корчившихся на раскаленной горной тропе, отчаявшиеся беглецы все же пытались организовать безнадежное сопротивление.

Первый же человек, приблизившийся к Кейну, был отброшен сокрушительным ударом меча. Еще один вырос за спиной первого, описывая топором сверкающую дугу, и от Кейна потребовалась вся его сила, чтобы отбить удар. Воин отскочил назад и снова замахнулся топором. Все, что мог Кейн, — обложить своего противника отборными ругательствами. Если бы он сейчас мог пользоваться левой рукой, давно бы уже выпустил кишки из этого полудурка. В то время как топор вновь обрушился на голову Кейна, слева подоспел еще один гвардеец.

Кейн отпрыгнул и отразил топор своим клинком, отчаянно увертываясь от второго противника. Замахиваясь мечом, он рассек запястье воина с топором и, когда тот от боли уронил оружие, пронзил его ребра.

Секунда на то, чтобы извлечь меч. Слишком долго. Клинок второго солдата обрушился на него. Кейн раненой рукой перехватил запястье противника. Дикая боль пронзила руку. Отчаянное усилие лишь смягчило удар — острие рассекло тяжелый плащ, подушку и пробило кольчугу. Кейн повалился, увлекая за собой противника. Он еще успел насадить гвардейца на его же меч, и в этот миг тяжелый удар, казалось, расколол череп надвое. Черная волна заволокла сознание, так и не дав понять, что же, собственно, произошло: добил ли его очередной гвардеец или рухнуло сверху мертвое тело.

Его глаза открылись — кругом прохладная тьма. Кейн с трудом выбрался из-под трупа солдата и сел. Глаза застилала пелена, из-за мучительной боли в голове казалось, что земля качается. Кейн закусил губу и заставил себя встать на колени. Вокруг него были только трупы.

Он осторожно снял с головы тяжелую повязку и провел пальцами по затылку. Шишка приличная, но повязки и густая рыжая шевелюра смягчили удар. Он поднялся на ноги и с отвращением отбросил плащ и рассеченную подушку. Кольчуга все-таки спасла, но клинок прорубил звенья и превратил правый бок в сплошную рану.

«Как все плохо », — подумал Кейн, снова проклиная свое неразумное решение спрятаться среди этого сброда, вместо того чтобы уходить самостоятельно. Тем не менее, ему еще повезло, что он сумел спастись, когда заговор был раскрыт, не говоря уже о том, что пережил эту засаду.

Он осмотрелся. Только что взошедшая полная луна давала достаточно света для его кошачьего зрения.

Тишина. Спокойствие. Смерть. Холодный лунный свет озарял странное зрелище: белые фигуры, словно спящие, разметались на темной земле. И ни дуновения ветерка, чтобы нарушить эту застывшую картину. Черные деревья отбрасывали тени — могут ли быть тени от лунного света — темные фигуры вцепились в тела павших.

Искаженное юное лицо — ему тяжело было умирать, долго ли он мучился? Может быть, этот человек о чем-то спрашивал Кейна за миг до сражения. Может быть, нет. Лунный свет искажал очертания, и лица, которые при солнечном свете были живыми и настоящими, теперь казались всего лишь кукольными масками. Кейн даже не был уверен, настоящая ли боль терзает его тело.

«Где я? » — подумал он, с трудом заставляя мысль работать. У границы земель, считающихся владениями Крозанта, — весьма уединенная часть королевства. Крозантинцы не любят заходить в эту лесистую местность, именно поэтому беглецы выбрали столь трудный путь. Еще одна плохая идея, припомнил Кейн. Джассартиону было наплевать на неприязнь подданных к этой части королевства, к тому же наемники Таливиона внушили особенную ненависть к себе.

Деревья поплыли перед глазами, когда Кейн умудрился встать. По крайней мере, прохладный ночной воздух врачевал раны, которые под палящим солнцем болели нестерпимо. Ему нельзя оставаться здесь, понял Кейн. Утром солдаты наверняка вернутся сюда — чтобы ограбить трупы. Только наступление ночи и страх перед этими местами удержали их от этого привычного занятия.

Упыри. Вот в чем дело. Кейн вспомнил, что два века назад крозантинцы пережили необычайно жестокую гражданскую войну. В этих краях бои были особенно жестокими, и победившая группировка безжалостно расправилась с владыками и их подданными, — работа предков Джассартиона. Эти края так и остались безлюдными; о судьбе тех из победителей, которые пытались построить жилища на непохороненных костях своих несчастных предшественников, рассказывали странные легенды.

«Древнее побоище привлекло сюда стаи упырей или сделало упырей из оголодавших местных жителей , — подумал Кейн. Да, все говорило в пользу того, чтобы убраться отсюда как можно быстрее. — Черт! Хоть бы какую-нибудь конягу! »