все были верующие, крестили и Федю… На моей памяти он никогда не молился и не ходил в церковь там, где она была, крестильного крестика не носил, но у меня давно создалось впечатление, что кое во что из того, что обобщенно можно поименовать мистикой, он верит всерьез, хотя об этом не распространяется…

– Что же, можете и не поверить, – сказал Барея. – Все равно рискну. Быть может, это единственная возможность свести все же старые счеты… Начать придется издалека, с дореволюционных времен. У меня был друг, Войтек Старковский, вместе учились в гимназии, вместе ушли в боювку. К слову, это он упокоил тогда подполковника Розена, стрелял средь бела дня, на людной улице, загримированный – и его так и не нашли. Оба мы с ним до самой революции ухитрились не провалиться. Он тоже воевал в двадцатом, а потом дорожки разошлись. Он окончил полицейскую школу и пошел по сыскной части. Тут ничего не было странного, учитывая его давние пристрастия. С первых классов гимназии взахлеб читал книги о сыщиках – и респектабельные, вроде Конан Дойла и Габорио, и всевозможные копеечные выпуски – тоненькие, с аляповатыми обложками, убогого содержания, их тогда много выходило…

– Видел парочку, – кивнул я.

– Ну, тогда представляете, что это была за убогость. Но у гимназистов она шла нарасхват. Признаться, я ей тоже отдал должное – не хотелось отличаться от других. Вот только, став постарше, мы эту макулатуру забывали – правда, ту самую серьезную детективную литературу и позже читали. Особенно Войтек. Признаться, мы потом не на шутку удивились, когда оказалось, что это не просто интерес к книгам о сыщиках – иные его до седых волос сохраняют, – а жизненное призвание. Он и в самом деле стал хорошим сыщиком. Высоко не поднялся, как и я – в конце концов в чине капитана заведовал повятовой уголовной полицией в Темблине. Вы ведь должны знать этот городок…

Я кивнул. Городок в двенадцати километрах от Косачей, при поляках повят, а теперь райцентр. Народу там обитало тысяч двадцать, но, в отличие от Косачей, капитальных домов дореволюционной постройки было не так уж много. По здешним меркам – сущий центр цивилизации: мебельная и ткацкая фабрички, музей, даже асфальт на центральных улицах…

– До воеводства, где я жил, от Темблина было всего-то километров пятнадцать, так что мы с Войтеком друг друга навещали часто: то я ездил к нему, то он ко мне, большей частью с женами – тогда моя первая жена была еще жива. Но часто без жен, сидели за бутылкой, вспоминали старые времена. У меня была бричка и лошадь, у него – хороший верховой конь, ему часто приходилось мотаться по повяту. Однажды он приехал в неурочное время, не позвонив и не написав, чего никогда прежде не случалось. Выглядел не на шутку расстроенным, сказал, что хочет со мной поговорить об очень серьезных вещах, без посторонних глаз и ушей. Ну, это было легко сделать – лето тридцать третьего, я уже вдовел, а служанка, она же кухарка, была приходящая. Так что мы с ходу перешли к разговору – уже без бутылки, он категорически отказался от спиртного. И я услышал такое… Войтек наладил в повяте неплохую сеть информаторов – я же говорю, он был хватким сыщиком. Ему и прежде иные его агенты из Косачей и окрестностей, которым вполне можно верить, говорили, что мельник Кастусь Жебрак не просто колдун и ведун, но еще и оборотень, иногда рыщет по лесам в волчьем облике, семейство и домочадцы у него такие же, так что в полнолуния по чащобам носится целая стая… Его отец в старые времена был таким же, от него, считали, Кастусю и досталось… В Косачах многие не сомневались, что так оно и есть, но говорить об этом не любили. Понимаете ли, от Жебрака никому никогда не было никакого вреда. Наоборот, многие втихомолку ходили к нему гадать – говорили, он то ли смотрит через решето на полную луну, то ли на воду под мельничным колесом. А иные за зельями – он и зельями приторговывал, самыми разными – на приворот, на отворот, против хвори у скотины, неурожая… Вот, как было и с его отцом, утвердилось мнение: коли уж от колдуна нет люду никакого вреда, да и от его оборотничества тоже, пусть себе живет как живет, и не стоит о нем трезвонить языком, тем более с посторонними. Случалось в старые времена – да и не в такие уж старые, – что колдунов или ведьм убивали, а то и жгли в хатах – но только тех, от кого был нешуточный вред. А если нет вреда, не стоит дергаться. Обычная простонародная логика, по-своему вполне убедительная… Вот о Жебраке и пошла речь…

– Что, ваш друг во все это верил?

– Конечно. Как и я в конце концов поверил. Понимаете ли, верующий христианин обязан не сомневаться в существовании дьявола и нечистой силы. Церковь их считает злокозненной реальностью. Вот только не в состоянии с нечистой силой бороться так, как это делалось в стародавние времена. Я верующий, и Войтек был верующим… О Жебраке он услышал от своих информаторов еще пять лет назад, с тех пор когда стал работать в Темблине и еще не был начальником. И ничего не предпринял, разумеется. А что он мог предпринять? Это в старинные времена он обратился бы в инквизицию. В Польше инквизиция не имела такой силы, как в Италии, Испании, Франции, но кое-что могла… А сейчас, в двадцатом столетии от Рождества Христова, что можно предпринять? Дело не только в том, что очень многие в колдовство не верят. Не было законных оснований Жебрака прижать. Ни колдовство, ни ведовство, ни тем более оборотничество законами Польской Республики не преследовалось. Нельзя было и прицепиться к его зельям. Среди них не было ядов. Так что они вполне укладывались в то, что именуется культурным словом «траволечение». И устроено все было так, чтобы не попасть под незаконное врачевание. Так что Войтек годами ничего не предпринимал, и упрекать его нельзя. Вот вы, пан капитан, что делали бы на его месте в тех условиях? Даже если бы безоговорочно верили, как Войтек, а потом и я, что все это не бабьи сказки, а святая правда?

– Да ровным счетом ничего, – сказал я не раздумывая. – Что тут можно сделать…

– Ну, тогда вы понимаете положение, в котором Войтек оказался. Вот только потом, за неделю до того, как Войтек ко мне приехал, случилось