кое-что, переворачивающее прежнюю ситуацию. Ограбление пана Гутмана с убийством четырех человек. Это был самый крупный ювелир в Темблине из трех – пан Самуэль Гутман. У него помимо скупки и мастерской был большой магазин. И самые дорогие вещицы он каждый вечер уносил домой в большом саквояже. Об этом весь город знал, но напасть на него ни разу не пробовали – во-первых, преступнички в Тремблине были мелковаты, а во-вторых, Гутмана всякий раз сопровождал его племянник, что был у него и за секретаря, и за телохранителя, и весь город опять-таки знал, что в кармане у него револьвер и он хорошо умеет им пользоваться. А дома Гутман до утра укладывал вещички в несгораемую кассу. И это было очень разумно, магазин дважды грабили – ночью, со взломом. В двадцать шестом это были местные криминальные гембы[35], их быстро нашли, повязали и вернули большую часть похищенного, а вот в тридцать втором магазин вскрыли гораздо более квалифицированно, чем в первый раз, уголовная полиция так и не нашла не то что украденного и виновных, но и не было никаких следов. Предполагали по некоторым признакам, что это постарались варшавские воры с присущим им мастерством, но – концы в воду… А вот в дом к Гутману ни разу не пытались забраться. Племянник постоянно жил у него, и ходили разговоры, что дома у него еще два револьвера… А однажды случилось такое… В доме Гутмана постоянно жили четверо: он сам с женой, племянник и экономка. Она готовила, убирала и стирала, но большую часть всего этого выполняла приходящая служанка. Она и прибежала утром в полицию. Работала давно, у нее был свой ключ. Как обычно, пришла утром и увидела… Все четверо лежали мертвые у себя в постелях. Никаких следов борьбы, ничего такого. Лица у всех были совершенно спокойные, как будто они умерли во сне от самых что ни на есть естественных причин. Несгораемая касса была взломана и опустошена. Так и осталось неизвестным, что именно пропало, но, судя по обычному ассортименту гутмановского магазина, по тому, что осталось, по некоторым документам – взяли ох как немало. И произошло это ночью, в темноте – не нашлось свидетелей, видевших бы у дома посторонних, – кроме одного, но о нем чуть попозже… – Он глянул на меня с прежней цепкостью. – Вот вы, пан капитан, кого в первую очередь заподозрили бы при таких обстоятельствах? Да, входная дверь была не взломана, замки целехоньки, оба…

– Пожалуй что, служанку, – немного подумав, сказал я. – Никаких следов борьбы, покойники выглядели так, будто умерли естественной смертью, у служанки имелся свой ключ… Уж ей-то не составило бы никакого труда вечером подлить или подсыпать какой-нибудь смертельной гадости, а ночью пришли ее сообщники с ключом, тихонько сделали дело и улетучились…

– Вот и Войтек рассуждал точно так же, – кивнул Барея. – И я на его месте ухватился бы за эту единственную ниточку – отнюдь не надуманная версия, довольно убедительная… Сгоряча служанку даже посадили под замок на двое суток. Копали, но безрезультатно. Пани Люди родилась в Темблине, там прожила всю жизнь. Пожилая особа, все ее знали с самой лучшей стороны: набожная, добропорядочная, с устоявшимися привычками и кругом общения. Вдова служителя при парафии, безупречного поведения – разве что любила иногда пропустить с подругами пару-тройку рюмочек ликера… или чуть побольше, но все равно, пьяной ее никогда не видели. Кроме Гутманов, была приходящей служанкой еще в двух семействах, где о ней были самого лучшего мнения. В ее жизни просто-напросто не просматривались какие-либо криминальные элементы, способные на такое дело. Едва о случившемся узнали, в полицию пришли просители. Глава семьи одного из тех семейств был крупным по тамошним меркам извозопромышленником, а второй возглавлял городскую управу. Пришел и ксендз, отец Рышард – у него пани Люция была… как бы попроще, в ваших терминах? Скажем, активисткой местного прихода. Все твердили, что знают пани Люцию с самой лучшей стороны, возмущены полицейским произволом, готовы писать в Варшаву – и местному депутату сейма, и в газеты… Пришлось ее через двое суток выпустить с подобающими извинениями – к тому же, как я уже говорил, никаких кандидатов в сообщники в ее жизни не обнаружилось. Другое дело, если бы речь шла о ветреной девице – вот такие часто влипают в неприятные истории, в прямую уголовщину… Полиция оказалась в совершеннейшем тупике без выхода. Однако Войтек загорелся. Он вообще легко загорался – новым делом, новой идеей, новым занятием. И в отличие от некоторых, долго не остывал, не перегорал. За это ему в подполье и дали кличку Факел, хотя сначала назвали старой гимназической – Сыщик. Она быстро вышла из употребления, к тому же звучала не вполне подходяще: для нас тогда «сыщик» ассоциировался в первую очередь с жандармерией, с охранкой… Войтек именно что не потухал – «горел» долго, как добротный старинный факел. Недели через две он отыскал не только концы, но и свидетеля, про которого я уже упоминал. Но сначала о концах. Садяржицы.

– Это еще что за звери?

– Это птицы, – серьезно сказал Барея. – Чародейские птицы. С мешком под клювом, в котором копили ядовитую слизь. Старинные колдуны их держали в подвалах на цепи, почему-то непременно на цепи. Никто не знает почему, но так уж у колдунов было заведено. Держали на цепи… и выпускали на врагов. Или тех, за чью смерть им было заплачено. Великолепный способ убийства. Человек едет где-то вдали от посторонних глаз, на него, наверняка сзади, налетает Садяржица, клюет – и бедолага мгновенно умирает. А потом его находят, но никому и в голову не придет усмотреть тут злой умысел – разве что тем, кто о Садяржицах знает, но таких мало, да и склонны они держать язык за зубами. Кому пришло бы в голову лет сто, двести, а то и гораздо больше назад искать на трупе след… не знаю, как это назвать. Укола, укуса, в общем, небольшой ранки… (Я вздрогнул, но виду не показал.) Судебная медицина тогда была не на высоте, а двести лет назад ее не было вовсе… Со временем Садяржиц становилось все меньше, некоторые считали, что они вообще исчезли. Но еще лет семьдесят назад молва их связывала с Жебраком-старшим. Так и в книге написано. Той самой, о которой и вспомнил Войтек после двух недель бесплодного топтания в тупике…

– Что за книга? – спросил я с неподдельным интересом. Это было нереально, даже дико, но в голове у меня поневоле всплыли некие