- Принимают на работу дураков, а спрашивают, как с умных! - довольно громко ворчал в машинном отделении (при заглушенном моторе и открытом люке) русский механик, вызванный на "Николь", чтобы разобраться с явными неполадками двигателя. Уверенный в том, что здесь, на губернаторской яхте, никто не понимает по-русски, далее он загнул такую трехэтажную руладу, что всходившая в этот момент по трапу Мария закашлялась, чтобы не рассмеяться.

- Ау! Есть кто-нибудь? - громко спросила Мария по-русски, словно и не слышала ничего.

В машинном отделении что-то упало с громким звяканьем, наверное, механик выронил ключ.

- Ау! Есть кто-нибудь? - давясь от смеха, повторила Мария.

- Инженер-механик Груненков Иван Павлович! - поднявшись из машинного отделения, отрекомендовался багровый от смущения, светловолосый, голубоглазый мужчина лет сорока пяти, в руках у него действительно был разводной ключ.

- Ну что, скоро пойдем в море? - как ни в чем не бывало спросила Мария.

- Думаю, денька через два управлюсь, - потупившись, отвечал механик.

- Простите, что не представилась. Мерзловская Мария Александровна!

- О, так это вы?! Я помню вас еще по Джебель-Кебиру! - просиял Иван Павлович, и, куда девался его хмурый, убитый вид, лицо разгладилось, помолодело, багровость сошла сама собой, глаза стали веселые, с огоньком и почти синего цвета. - Вы крестная дочь адмирала Герасимова. Выходит, свои, морские…

- Точно! - в тон ему радостно отвечала Мария. - И я вас помню. Вы прибыли в Бизерту на "Кронштадте", с женой и малышом лет трех. Потом он еще к нам в форт ходил на занятия по рукопашному бою - голова большая, а сам маленький, такой смешной! У меня фотография наших занятий сохранилась - кто-то снял и мне подарил, не помню кто. А маленького вашего мы почему-то звали Цуцик, и он отзывался, такой живчик был - прелесть!

- А вон идет ваш Цуцик! Девятнадцатый годок мальчугану. А тогда ему было не три, а четыре года. Просто он у нас не рос, не рос, а потом лет с пятнадцати как начал и сейчас повыше меня будет.

- Где Вы его видите? - спросила Мария.

- А во-он в самом начале пирса точка приближается, вглядитесь. Это и есть мой Миша.

- Вижу. Но откуда вы знаете, что он, - ведь точка…

- Точка-то точка, но своя, родная. А уже и не точка - гляньте! Уже столбик… сынуля. Я его за три версты учую, и рубашка на нем голубенькая.

- Да, что-то вроде… Так у нас серьезная поломка? - сменила тему Мария.

- Средняя. Мотор надо перебирать. Этот француз, который за ним присматривал, не сильно понимает в нашем деле, скажем так, мягко. А до Марселя не ближний путь, и с морем шутки плохи.

- Послушайте, Иван Павлович, а может, вы с сыном и пойдете с нами в Марсель, а? - неожиданно для самой себя предложила Мария. Уж больно ей приглянулся инженер-механик, да и, действительно, свой, морской, настоящий. - И сыну будет в радость такая прогулка, а?!

- Сыну-то, конечно, его только помани в море! Мечтает, как и я когда-то, служить на подводной лодке. А меня кто ж отпустит со службы?

- Моя забота, - сказала Мария спокойно, - это мы решим. А вон и на самом деле ваш сынуля, теперь я вижу!

По пирсу быстро приближался юноша в голубой рубашке, парусиновых флотских штанах, в сандалиях на босу ногу. Стройный, крепкий, светловолосый, как и отец. Увидев, что на него смотрят с яхты, юноша сбился с шага и переложил белый узелок из левой руки в правую.

- Обед несет, мать наготовила, - горделиво заметил инженер.

- Здравствуйте, - с хрипотцой в голосе сказал юноша, поднимаясь на палубу белоснежной красавицы-яхты. - Па, тут горячее, мама сказала…

- Здравствуйте, Михаил, - прервала его Мария и протянула руку.

Михаил пожал руку Марии и смутился: не слишком ли крепко?

- Ничего! - Она улыбнулась ему приветливо. - Нормальное рукопожатие!

Синеглазый, в чистенькой, истончившейся от многих стирок голубой рубашке, худенький и при этом широкоплечий и очень стройный, он был так свеж лицом, с темными, не по годам густыми усиками, и так прекрасен в каждом своем движении, обаятельно, белозубо улыбался, что у Марии гулко заколотилось сердце - она поняла, что явился кто-то необыкновенный, чистый, добрый, отважный. И в каждом его жесте, в каждом повороте головы сквозило такое природное чувство собственного достоинства, что сразу было понятно: этот молодой человек ни перед кем не может заискивать, никому не может завидовать, ничего не боится и ждет от каждого встречного только хорошее.

Пока Иван Павлович обедал, Мария и Михаил сидели под тентом на верхней палубе и разговаривали. Глядя в чистые глаза юноши, Мария чувствовала, как легко ей, как радостно от того, что он рядом; никогда в жизни не было у нее такого внезапного ощущения родства душ, такой мгновенной приязни… Хотя… хотя, если вспомнить незабываемое, то похожее уже случалось однажды… Давным-давно, в 1920 году, на борту линкора "Генерал Алексеев", в каюте молодого адмирала дяди Паши, за праздничным столом, когда все просили Павла Петровича предсказать будущее, он посмотрел вдруг на Машеньку долгим, испытующим взглядом: дескать, а ты чего молчишь?

Машенька встретила его взгляд, выдержала и ничего не ответила. Не смогла ответить, потому что вдруг потеряла дар речи от того, что ей неожиданно представилось. Ей вдруг представилось, что она уже не она, а жена адмирала. Да, она, Машенька, жена Павла Петровича - его половина. А тетя Даша? А тетя Даша… пусть и такая же красивая, как сейчас, с такой же высокой грудью, с такой же черной косой, уложенной так ловко на голове, с этими же своими бриллиантовыми сережками… а тетя Даша, наверное, его другая жена, бывшая…

"Интуиция - это созерцание предмета в его неприкосновенной подлинности", - частенько повторял на лекциях в Пражском университете профессор Николай Онуфриевич Лосский. В 1924 году Машенька стала учиться там на математическом факультете. Да, именно так, именно в "неприкосновенной подлинности" и представился ей в ту минуту знакомый с младенчества дядя Павел. И с той минуты и уже навсегда она стала смотреть на него совсем другими глазами, чем прежде… Наверное, она любила его до сих пор и будет любить всю жизнь, кто бы ни встретился на ее пути, с кем бы она ни пересеклась на встречных или попутных курсах.

При воспоминании о дяде Паше Мария невольно вздрогнула всем телом, как будто ее ударило током… Она взглянула в лицо Михаила внимательно, пристально - и он не спасовал, не отвел своих синих глаз от ее лица, и сердце Марии забилось так, как всегда с ней бывало в минуты опасности…

- Ну что, поговорили? - поднялся на палубу Иван Павлович. - А я отобедал славно, теперь могу работать хоть до ночи.

Мария обрадовалась инженер-механику, его появление избавило и ее, и Михаила от неловкой, тяжелой паузы. Мелькнуло что-то наподобие вольтовой дуги, и все слова стали бессмысленны и далеки от подлинных чувств и предощущений…