Дверь в кабинет Марии-Сары закрыта. Раймундо Силва открывает ее, заглядывает внутрь и чувствует холодок под ложечкой – не потому, что нет хозяйки, а от опустошительного ощущения пустоты, порожденного, наверно, безупречно-строгим порядком, который, как подумалось ему однажды, вынести можно, лишь когда его нарушает присутствие человека. На письменном столе поникла поблекшая белая роза, два лепестка уже осыпались. Раймундо Силва нервно закрыл дверь, не в силах дольше оставаться здесь, рискуя, что его здесь застанут, но вид пустого кабинета, где жива, однако, только белая роза, да и та медленно увядает, переходя к смерти долгим испарением влаги из своих клеток, нагнал на него дурные предчувствия, показался скверным предзнаменованием, хоть и неизвестно почему, и он подумает немного погодя: Да что́ мне до этой женщины, но и такое вот вымученное безразличие его не успокоит. Коста принял его сердечно: Да, Мария-Сара больна, я всем занимаюсь, какие все это были пустые и ненужные слова – что Мария-Сара больна, Раймундо Силва знал и так, что Коста всем занимается, было вполне предсказуемо, а остальное его не сильно беспокоило, включая ближайшее или отдаленное будущее вычитанной рукописи, и хотелось лишь получить сведения, которые ему никто не давал бы, разумеется, потому что он не спрашивал, болезнь служащей издательства – не такое событие, чтоб каждый час выпускать бюллетени о состоянии здоровья. Рискуя тем, что Коста удивится такому интересу, Раймундо Силва все же отважился: Серьезно, Что серьезно, в свою очередь спросил спрошенный, не уловив связи: Что-нибудь серьезное с ней, и теперь Раймундо Силва с мучительным стыдом подумает, что, наверно, покраснел, но нет, обошлось, и он сделал вид, что тревоги его – профессионального свойства, и Коста добавил с легчайшей насмешкой, адресованной как отсутствующей начальнице, так и наличествующему корректору: Да вы не беспокойтесь, даже если слегла надолго, работа издательства не застопорится. В этот миг он чуть-чуть изменил направление взгляда, и по лицу его скользнула лукавая улыбка. В ожидании комментария Раймундо Силва поспешил насупиться, но Коста уже занялся рукописью – перелистал ее, словно в поисках чего-то, что и сам не смог бы определить, и тут надо понимать, что было это не вполне сознательно, и потому пришел черед улыбнуться корректору, припомнившему день, когда Коста листал другую книгу, гранки Истории Осады Лиссабона, от неудавшейся и разоблаченной фальсификации которых воспоследовали эти вот крупные перемены, многообразные волнения, новая осада, никем не предугаданная встреча, чувства, медленно, как волны ртутного моря, пришедшие в движение. Коста, внезапно заметив, что за ним наблюдают, решил понять почему и с видом человека, совершающего запоздалое возмездие, спросил: Ну а сюда НЕ не вставили, на что Раймундо Силва со спокойной насмешкой ответил: Не тревожьтесь, сюда я вставил ДА. Коста отшвырнул пачку листов и сказал сухо: Если у вас больше ничего, и оставил фразу на полдороге, украсив ее невидимыми многоточиями, но опытному корректору Раймундо Силве, дабы понять, что ему пора удалиться, они и не нужны.

Секретарша Сара тем временем воспользовалась паузой, чтобы с тысячей предосторожностей привести в порядок ноготь, сломанный за минуту до этого в адской машине коммутатора, а теперь осторожно полирует его пилочкой, она очень сосредоточенна и, конечно, ответит не так, как хотелось бы Раймундо Силве, которого, пока шел по коридору, осенила блестящая идея, подсказанная, наверно, диалектическим словесным единоборством с Костой, вот они, преимущества интеллектуальной гимнастики, а сейчас пусть-ка докажут, на что они пригодны, вопрос же такой: Не знаете, сеньора Мария-Сара подходит к телефону, у меня к ней, и фраза тоже обрывается, а взгляд выражает мольбу, хоть, по правде говоря, едва ли можно было выбрать более удачный момент, чтобы навлечь на себя неизбежное раздражение девушки, только что подпилившей удлиненный овал ноготка, а теперь вынужденной искать в списке телефонов нужный номер, и с чего это он взял, что она его найдет и вручит. Не везет мне, думает Раймундо Силва, как не вовремя все это – ноготь, пилка: Ой, сеньор Силва, не представляете, сколько мороки с этой рухлядью, когда уж ее выкинут, а мне поставят человеческий коммутатор, электронный, с кнопочками, а то постоянно ногти ломаю, насчет того, подходит ли к телефону, сказать не могу, а номер дам, записывайте. Она помнит его наизусть, память – предмет ее гордости, феноменальная память, и пришлось повторять дважды, потому что Раймундо Силва в смятении сперва не знал, на чем записать, потом не расслышал и записал не так, меж тем как мозг его продолжает работать над неким вопросом, и вот он наконец его, что называется, облек в слова, как бы между прочим, как бы говоря о чем-то маловажном: Ну, понятно, отсюда ведь нельзя позвонить, да. Это я не могу, а дирекция может связаться напрямую, минуя коммутатор, и говорите себе на здоровье, и Раймундо Силва вроде бы даже вспоминает, что в кабинете главного редактора подобный телефон имеется. Сара завершила реконструкцию ногтя и теперь критически оглядывает результат, лучше которого с учетом тяжести ущерба и представить себе невозможно, и относительно удовлетворена им, отчего и предлагает: Хотите, я вас отсюда соединю, и Раймундо Силва вместо ответа сильно и резко помотал головой, и в этот миг божьим промыслом раздался сигнал вызова, да не один, а два почти одновременно, и мир вернулся на свою обычную орбиту, как показалось бы тому, кто не знает, что номер Марии-Сары уже в кармане корректора, а это обстоятельство сильно меняет мироздание.

В нарушение своих правил, присущих человеку экономному, домой он вернулся на такси, но, правда, и случай был, можно сказать, исключительный, потому что хотелось как можно скорее сесть к столу, придвинуть телефон, набрать номер Марии-Сары, сказать: Узнал, что вы нездоровы, надеюсь, ничего серьезного, корректуру романа отдал Косте, желаю вам поскорее, да-да, вы правы, чтобы болеть, надо быть очень здоровым человеком, какую глупую фразу вложили мы ему в уста, но по крайней мере половина того, что мы произносим, мудростью не блещет, нет-нет, Коста дал мне другую работу, нет, неважную, воспользуюсь этим и отдохну, да, разложу по порядку бумаги, уравновешу свою жизнь, но ведь это только так говорится, фигура речи, как говорится, на самом деле я занят тем, что думаю, что думаю о жизни, а на самом деле я ни о чем не думаю, но я не затем позвонил вам, чтобы докучать моими трудностями и проблемами, переживем, разумеется, желаю вам скорейшего выздоровления, надеюсь скоро увидеть вас в издательстве, до свидания. Но дома оказалась просто Мария, вышедшая на работу, хотя сегодня не ее день, и она объясняет, что завтра ей надо вести племянника к врачу, а завтра ведь здесь надо быть, вот она и решила прийти сегодня, а Раймундо Силва и не знал, что у его прислуги есть племянник: А сестра не сможет отпроситься с работы. Ну хорошо-хорошо, и с этими словами он заперся в кабинете, чтобы позвонить. Но решимость уже исчезла. Да и потом, даже за плотно закрытой дверью не захочется вести разговор на такую простую тему, вот справиться о здоровье непосредственного начальника: Как вы себя чувствуете, сеньора Мария-Сара, это было бы дело другое и, наверно, легче, особенно если бы произносить приходилось не сеньора, а сеньор, но Раймундо Силва, будучи приперт к стенке, должен будет сознаться, что сколько бы и чем бы ни болело за все эти годы издательское начальство, ни разу он не соизволил позвонить им домой и справиться об их драгоценном здоровье. Ну, короче говоря, по каким-то своим резонам, таинственным или, напротив, совершенно ясным, особенно если вспомнить, что по характеру этот человек крайне замкнутый и нерешительный, Раймундо Силва не желает, чтобы его прислуга Мария догадывалась, что хозяин разговаривает с женщиной. Результатом этого абсурдного конфликта станет его просьба накрыть на кухне стол к обеду и выйти на кухню самому, чтобы избавиться от навязчивого присутствия обоих – телефона и сеньоры Марии, причем оба совершенно ни в чем не повинны и понятия не имеют о схватке, в которую ненароком вступили. И Раймундо Силва уже хлебает свой обычный фасолевый суп с овощами, покуда тушеное мясо с овощами дожидается своей очереди, когда из глубины квартиры доносится голос сеньоры Марии: Можно я выброшу эту розу, она уже завяла, на что следует ответ едва ли не панический: Нет-нет, оставьте, не трогайте, я сам, а из следующей реплики в этом диалоге до нас долетает лишь несколько слов, которые, если не были проникнуты досадой, имитировали ее артистически, и в очередной раз напомним, что женщину, пусть даже это приходящая прислуга, обмануть нельзя, и тем более если в доме, где никогда прежде не было цветов в вазе, появляется роза, да еще белая, так что, вероятней всего, сеньора Мария произнесла нечто вроде: Никак мавры высадились, употребив историческое популярное речение, выражающее недоверчивое изумление и появившееся в те времена, когда уже изгнанные с португальской земли мавры совершали налеты на наше побережье, разоряли приморские городки, а ныне ужавшееся всего лишь до простого риторического припоминания, но притом все же, как мы только что видели, небесполезного.