Именно в это время начинаются тайные поручения, которые Берни доверяет Казанове через посредство своего первого заместителя, аббата де Лавиля. В конце августа 1757 года он должен отправиться в Дюнкерк, чтобы посетить восемь или десять военных кораблей, стоящих там на якоре. В его скромную миссию входило познакомиться с офицерами, командовавшими судами, составить подробный отчет об общем вооружении кораблей, о числе матросов и боеприпасов. В своих мемуарах Берни сетует на то, что один корабль, построенный в Дюнкерке, обходится королю втрое дороже того, сколько он стоит частному судовладельцу. Вне всякого сомнения, министр хотел бы узнать о причине завышенных цен: дурное управление или нецелевое использование средств? Казанова – удобный человек, шпион широкого профиля. Сильные мира сего осыпают его щедротами, вознаграждая сполна, но при этом понимая, что он оказывает немного постыдные услуги, которые было бы непочетно поручить аристократам. Как бы то ни было, он старательно выполняет поручение, которое не представляет для него большой сложности. Хотя он еще не вполне понял, что подразумевают под конфиденциальной миссией. В самом деле, на обратном пути его арестовали и содержали под стражей в Эре, военном городе, поскольку он хотел ускорить свое возвращение, взяв почтовую карету и выдав себя за курьера. Он кричал, божился, бесновался. Когда на следующий день его освободили, он хотел жаловаться, поскольку его человеческие права были нарушены, хотя прекрасно сознавал, что совершенно не прав. Но он упрямо гнул свое. По счастью, дело уладилось благодаря крайней учтивости коменданта. В Амьене он сильно поссорился со служащим, сбирающим таможенные платежи. С него потребовали огромный штраф за семь унций табаку. Он разыграл оскорбленного иностранца, распушил перья, пригрозил сообщить обо всем своим сановным знакомым при дворе. Разумеется, не такого ждут от тайного агента: привлекать к себе внимание по столь ничтожному поводу. В конечном счете все уладилось наилучшим образом, и по возвращении он получил солидное вознаграждение в пятьсот луидоров.

Второе поручение, гораздо более важное, завело его в Голландию. Если верить «Истории моей жизни» (а почему бы ей не верить, хотя похоже, что в ней смешаны две разные поездки в Голландию, первая – с октября 1758 года и вторая – с сентября 1759), в его задачу входило отправиться в Амстердам, чтобы обменять королевские векселя на двадцать миллионов франков (сумма, безусловно, значительная) на бумаги какой-либо иной державы, не столь скандальные, как французские, которые, таким образом, возможно будет реализовать. Надо сказать, что в то время кредит Франции упал как нельзя ниже, поскольку в стране был жуткий дефицит финансов. Будучи союзницей Австрии и России, она втянулась в страшно разорительную войну с Англией и Пруссией. Вся задача Казановы в Амстердаме, таким образом, состояла в том, чтобы перепродать королевские векселя с как можно меньшим убытком. А это было не так-то просто, настолько сильно было подорвано финансовое доверие к Франции. Казанове оставалось только твердить повсюду, что, когда будет подписан мир, а это произойдет очень скоро, международные инвесторы вновь обретут доверие. Сначала ему предложили отдать французские королевские векселя с убытком в 10 %, взяв шведские акции с надбавкой в 15 %. Сделка хорошая, но она заняла бы три месяца. Слишком долго для Казановы, которого поджимает время и торопит начальство. Второе предложение: амстердамские банкиры дают ему десять миллионов серебром наличными и семь бумажными деньгами, которые дадут 5–6 % минус 1 % за маклерские услуги. Кроме того, они отказываются от миллиона двухсот тысяч флоринов, которые Французская Индийская компания должна голландской. Казанова передает это предложение г-ну де Булоню, который отвечает, что отказывается от такого погашения. Казанова упорно добивается нового предложения, гораздо более выгодного. Франция потеряет только 9 % при продаже двадцати миллионов, однако при условии, что он не станет претендовать на комиссионные со стороны покупателей. Десять или двенадцать дней спустя Казанова получил письмо от г-на де Булоня, дающее добро на заключение сделки.

Судя по «Истории моей жизни», все прошло как по маслу, к вящему удовлетворению заказчиков и к пущей славе Казановы, с честью выпутавшегося из сложных финансовых переговоров. На деле все было много сложнее и не столь красиво. Противоречия, опущения, передергивания весьма многочисленны, как заметили самые дотошные казановисты. Читая письмо, написанное к г-ну де Шуазелю, который стал министром иностранных дел, г-ном д’Аффри, французским послом в Гааге, когда Казанова во второй раз отправился в Голландию, понимаешь, что он явно не произвел на своих собеседников того положительного впечатления, которое следует из его рассказа: «Этот человек в самом деле был здесь месяцев пятнадцать или восемнадцать назад. Молодой граф де Брюль, племянник первого министра, дал ему письмо к г-ну Каудербаку, и последний представил его мне. Он рассказал нам о кое-каких своих похождениях и похвалялся тем, что был долгое время заточен в венецианскую тюрьму, откуда ему посчастливилось бежать. Он показался нам очень нескромным в своих замечаниях, и, поскольку как будто желал рассуждать об иных вопросах, нежели венецианские дела, я счел себя обязанным высказать ему, что о нем думаю. Он еще оставался некоторое время в этом городе, а затем уехал в Амстердам, где, как я узнал, сильно проигрался. Затем он вернулся в Париж, и я больше о нем не слышал». Затем посол добавляет: «Я спросил его, какова цель его поездки. Он мне сказал, что явился сюда по важным делам и чтобы вести торги по бумагам, поскольку мы многое теряли, желая избавиться от наших. Я выразил надежду, что он не явился в Голландию затем, чтобы их дискредитировать, и что если он, как сам говорит, знает о предпринимаемых нами шагах, то должен знать и о том, что падение наших бумаг – дело ростовщиков, которые сбавляют им цену, лишь чтобы задешево скупить и получить высокие проценты. Он согласился с тем, что это верно, и сказал, что главной целью его путешествия было посмотреть в Амстердаме, не сможет ли он выручить у Швеции меди за бумагу, которую должен будет туда послать. Он показался мне весьма легкомысленным в своих планах или же чересчур ловко скрывающим от меня цели, ради которых явился сюда». Из-за этих нелестных соображений автопортрет великого деятеля, находящегося с государственным поручением за рубежом, выглядит уже не таким непогрешимым.

Во время пребывания в Амстердаме произошел мерзкий эпизод в отвратительной таверне с танцами, напоминающей лондонские трущобы Чарльза Диккенса. «Мрачная оргия в настоящей клоаке порока, в позоре самого отталкивающего разврата… Среди публичных женщин, которых я там видел, я не находил ни одной, с какой было бы возможно хоть немного поразвлечься» (II, 129). Человек недоброго вида сказал ему, что среди всех этих уродливых и опустившихся женщин есть одна венецианка. Сжалившись, Джакомо подал ей дукат. Она рассказала ему свою грустную историю. Ошеломление! Ужас! Она – не кто иная, как некогда восхитительная Лючия, с которой он встречался восемнадцатью годами раньше в загородном доме, на Фриуле. В то время он не пожелал ее соблазнить и пощадил в порыве высшего воздержания. Теперь ему было больно узнать об ужасной судьбе этой женщины, докатившейся до амстердамского борделя, которая даже не узнала его: в тридцать два года она уже превратилась в развалину, уродливую и отвратительную. Казанова редко показывает обратную сторону медали. И каждый раз промелькнувший образ отбросов общества и деклассированных элементов словно бьет тревогу: авантюрист понимает, что нет ничего проще, чем ввергнуть и его самого в ужасающую бедность. Самые гнусные трущобы находятся рядом с самыми элегантными салонами и роскошными особняками аристократов, как в парижском квартале Марэ.